Вам же это ничего не стоит… Один Ваш звонок, куда надо… Японцы же Вас уважают и ценят… Я на колени встану перед Вами… Ради наших детей, спасите, пожалуйста, его… Он же все эти годы верой и правдой служил России и Вам… – прошептала Люба.

Семёнов отложил письмо Виктора, тяжело вздохнул и сказал:

– Дражайшая моя, Любонька, прошу Вас, успокойтесь, пожалуйста. Я понимаю, как Вам нелегко сейчас. Да и я сам в шоке от этого. Уверен, что это какое-то недоразумение, хотя Вашего мужа и обвиняют в трех серьезных правонарушениях. Одно мелкое, относительно… Хотя тоже, как посмотреть. Но тем не менее. И второе, не очень страшное… А вот третье, право, ужасное… Первое – это попытка сбыть царскую игрушку… Не к лицу моему ближайшему человеку такие махинации… Они же бросают тень и на меня… Но на это еще можно было закрыть глаза. И избиение этого Гутмана было лишним. Хулиганство форменное. Но и это мелочь. Но вот обвинение в работе на советскую разведку – это страшно… Это же работа на врага, фактически во время войны…

Люба не верила своим ушам:

– Григорий Михайлович, дорогой мой, что же Вы такое говорите? Да откуда у нас этому солдатику взяться?! Нам на еду-то с горем пополам хватает денег… Избил он этого Гутмана за оскорбление. Это можно понять. У Виктора родные в погромах погибли. А работа на Советы – это же вообще какой-то бред! Он Вам деньги армии Унгерна привез… Не украл. Это ли враг?! – едко сказала она.

Атаман Семёнов молча налил себе полстакана коньяку и залпом выпил. Он подошёл к окну и посмотрел на улицу. Тяжёло вздохнул и сказал, стоя спиной к Любе:

– Я сам всё это прекрасно понимаю. Кто-то копает под Витю. А, может, и сами красные обвинили его, чтобы направить следствие по ложному следу. Но мы разберемся. Я сделаю всё, чтобы ему помочь. Передайте ему это от меня, пожалуйста. Я не брошу его. Слово русского офицера.

Люба вышла от Семёнова окрыленная надеждой.

Сцена 64

Следующее свидание у Любы было через месяц. Викторy выбили несколько зубов. Он стал полностью седым. Один глаз плохо видел. Жена передала ему обещания Семёнова, но Виктор уже не верил ни единому слову Сeмёнова, решившего, судя по всему, пожертвовать им.

«Семёнов решил повесить на меня свои махинации с продажей ценностей и этого проклятого солдатика. Ему нельзя выставить себя барыгой[227]. У него идет борьба за лидерство в русской эмигрантской среде. Всё надо повесить на меня. Плюс я еврей. Меня многие ненавидят в этой русской фашистской партии. Семёнову надо избавиться от еврея-помощника, и это сделает его ближе к фашистам… На меня повесят и их провалы в борьбе с красными. И неудачные операции наших диверсантов на территории СССР… Как же удобно», – думал Виктор.

Жене же он сказал немедленно идти на прием к его хорошему знакомому, британскому дипломату Джону Блэку, и просить его о въездной визе в Палестину.

– Вы обязаны уехать. Там скоро будет основана еврейская страна. Наша страна. Хватит нам жить из милости у народов мира. Если я спасусь, то найду вас. Блэк даст тебе денег на дорогу и с собой. В свое время я помог ему. А он джентльмен. Не спорь. Вот мое письмо для него. Передай ему. И спасайте себя.

Виктор оказался прав. Атаман Семёнов предал его, предпочтя сохранить свою репутацию. Семёнов налаживал отношения с русскими фашистами, готовил вместе с японцами русских диверсантов для заброски в СССР и вообще не вспоминал о подполковнике Слуцком[228].

Виктор жe четыре года просидел в японской тюрьме, то и дело подвергаясь пыткам, которые применяли к нему примерно раз в сезон. После чего о нем как бы забывали, и он продолжал отбывать свой срок, как и прежде. Он сидел в камере с японскими офицерами, но говорить с ними он не мог, не зная языка.

Свидание с женой ему давали один раз в год. И он уже не знал, что лучше: то, что они могут видеться, или, быть может, лучшим вариантом для нее, по крайней мере, была бы его смерть, которая освободит несчастную молодую женщину от этого подобия брака. Он умолял её бросить его и уехать с детьми в Палестину, но она не делала этого.

B конце мая 1938 года японский военный суд на закрытом совещании приговорил подполковника В.С. Слуцкого к казни через расстрел, как советскoгo шпионa. На него повесили многие провалы японской разведки и военного командования.

В своем последнем слове Виктор сказал, обращаясь к непроницаемым лицам военных судей:

– Все в чем меня обвиняют это ложь. Я никогда в жизни не был агентом большевиков. Вы даже не имеете права меня судить. Я не гражданин Японии и не гражданин Маньчжоу-Го. Я не военнослужащий японской армии или полиции и не военнослужащий армии Маньчжоу-Го. Я бывший подданный ныне несуществующей Российской империи. У меня нет гражданства Советской России. Насколько мне известно, по крайней мере на данный момент, с юридической точки зрения ни Япония, ни государство Маньчжоу-Го не находятся в состоянии войны с СССР. Тогда что же мне инкриминируют здесь и по какому праву?!

Однако я понимаю, что моя судьба уже предрешена и что решение о моей судьбе вынесено не этим вашим трибуналом, а совершенно другой, гораздо более высокой инстанцией. Оглядываясь назад, я могу сказать, что моя самая большая ошибка была в том, что я посвятил свою жизнь совсем не той цели. Не там жил. Не за тех воевал. Не тому присягал. Вместо того чтобы служить своему народу, пытался снискать уважение и доверие у чужого народа, а это тщетное и пустое занятие…

В июне 1938 года японцы решили Виктора расстрелять. Ему разрешили написать последнее письмо жене. На расстрел он шел спокойно. Он чувствовал приближение смерти уже более месяца. Он отпустил седую бороду и сшил себе самодельную ермолку, в которой он шел на казнь, тихо напевая себе под нос старую хасидскую песню, которую так любил петь его дед:

Не боюсь я никого,И не верю никому,Только Б-гу одному…Нет, нет никого,Кроме Б-га одного,Ай, яай, яй, яй, йа…

Его вывели в тюремный двор и поставили к красной кирпичной стене. Через переводчика ему предложили завязать глаза. Виктор отказался.

– Русский офицер от смерти не бегает и смотрит ей прямо в глаза. Там мне будет лучше, чем тут…

Командовавший казнью японский офицер спросил его через переводчика:

– Скажите, пожалуйста, уважаемый господин подполковник, я знаю, что мое начальство разрешило Вам надеть Ваш военный мундир со всеми орденами. Почему же Вы этого не сделали?

Виктор горько улыбнулся и ответил:

– От той