В Бостон! В Филадельфию! В Лос-Анджелес или в Сан-Франциско! От этих волшебных названий голова идет кругом! Богатейшая страна возможностей! И там огромная еврейская община! Много наших! А можно было бы податься и во Францию! Париж! Ницца! Марсель! Орлеан! Лион! Или, может, все-таки лучше уехать в Палестину? На родину праотцев…» – думал Виктор, медленно ступая по тротуару.

Виктор шел мимо магазинов и ярких витрин и думал дальше:

«В Палестине скоро может возникнуть еврейское государство. Оно уже и так фактически возникло… Если бы не проклятые англичане… Я могу там быть нужным. И смогу послужить своему народу, делая то дело, которое умею…»

Виктор прошел мимо магазина игрушек и увидел красивых солдатиков на витрине. Он сразу вспомнил о последнем поручении атамана и начал думать о том, как же решить этот вопрос.

– Просто в ломбард идти глупо… Можно сразу попасть в руки полиции. Тут нужен свой человек, который занимается такими делами.

И тут Виктор вспомнил об отставном ротмистре Фёдоре Петренко, который давно уже занимался скупкой и продажей элитного антиквариата.

«Однако Петренко живет и работает в Харбине. Не страшно. Даже лучше. Это заметёт следы, и будет подальше от дома атамана, – подумал Виктор. – Правда, ехать до Харбина не так близко… Но через десять дней мне все равно туда нужно ехать. Не страшно. Ночь в поезде, и все дела…»

Сцена 61

Харбин, апрель 1934 года.

После ночи в поезде Виктор вышел на перрон вокзала и, взяв такси, прямиком поехал в магазин антиквариата Петренко. Виктор застал его в магазине. Он сидел в кресле и рассматривал какую-то статуэтку. Виктор ничего в этом не понимал.

– Бааа! Какие люди! Виктор Семёнович Слуцкий, собственной персоной, правая рука атамана Семёнова! Какими судьбами, дорогой Вы наш! – воскликнул Петренко и, фальшиво улыбнувшись, встал с кресла и протянул Виктору свою холеную полноватую руку.

Виктор поздоровался и за чашкой зеленого чая рассказал суть своей просьбы.

Петренко принес лупу и внимательно изучил солдатика, а затем сказал:

– Вещь настоящая. Краденая. Откуда она у Вас, меня не интересует. Я же не работаю следователем в полиции. Скорее всего, у этой вещицы есть живущие ныне владельцы из Романовых, установить личность которых не составляет большого труда, но нам-то это зачем? – ухмыльнулся Петренко и покрутил свой длинный, седеющий ус.

– У нас процедура такая, Виктор Семёнович. Вы оставляете вещицу эту у меня на реализацию, а я Вам звоню, как только я нахожу покупателя. По рукам?

– По рукам, Федор Никифорович. Только очень прошу Вас сохранять конфиденциальность…

Петренко развел руками и пропел:

– Ну, что Вы… Ну как же можно иначе?! Обижаете, честное слово… Я вообще такие вещицы не беру. Риск, понимаете. Но только из моего глубочайшего уважения лично к Вам и к атаману Семёнову, нашему герою и предводителю, я берусь за это дело…

Виктор встал с кресла и строго посмотрел на Петренко.

– Атаман тут совершенно не причем. Вещь моя. Вам все ясно?

Петренко поджал язык и закивал, но, преодолев себя, произнес:

– Айн момент, Ваше благородие… Не сочтите за труд. Необходимо для принятия на реализацию заполнить бланк. Это две минутки. Присядьте, пожалуйста, господин подполковник. A я Вам помогу.

Виктор снова присел, и Петренко помог ему заполнить бланк, в котором была детально описана игрушка. Внизу Виктор прописью написал свое имя, отчество, фамилию, место работы и расписался.

– Надолго ли к нам? Когда назад, Виктор Семёнович? – учтиво полюбопытствовал Петренко.

– На три дня. Потом вечерним поездом уеду назад в Дальний. В четверг. В 20:00. Всего Вам доброго, Фёдор Никифорович, – сдержано ответил Виктор.

– И Вам не хворать, Ваше благородие. Всего Вам доброго. Кланяйтесь его высокоблагородию, Григорию Михайловичу, – по-лакейски, с искусственным раболепием, проговорил Петренко.

Виктор кивнул хозяину магазина и вышел на улицу.

Петренко же сразу прошел из центрального зала магазина, где стояли витрины с многочисленными антикварными вещицами, в свой внутренний кабинет и, закурив, снял трубку телефона, и набрал номер.

– Алло! – хрипло крикнул Петренко в трубку.

– Слушаю Вас, Фёдор Никифорович. Какими судьбами? – ответил ему низкий мужской голос.

– Леонид Николаевич, здравствуйте, голубчик. Как здоровьице? Не хвораете?

– Все хорошо. Вы по делу или так просто?

– По делу. По Вашему профилю. Заходите ко мне в магазин. Я сегодня до 19.

– А в чем, собственно, дело? Можете сформулировать?

– Конечно! Только что у меня был секретарь и помощник атамана Семёнова, Слуцкий.

– Этот жид?

– Да-с. Он самый. И принес мне на реализацию оригинального солдатика царевича Алексея. Краденый, ясное дело, солдатик.

– Ух ты! Ай да жид… Расписку Вы с него взяли?

– Конечно! С росписью и всеми делами. Солдатик якобы его, а не атамана… Но ясное дело, чей он.

– Очень хорошо! Буду у Вас через час.

Петренко довольный положил трубку телефона на рычаги аппарата и злорадно улыбнулся.

Бывший ротмистр позвонил Леониду Николаевичу Гутману, бывшему офицеру царской армии, который потом начал службу у японских властей при судебно-уголовном отделе харбинской полиции. Гутман дико избивал подследственных, заставляя их отдавать ему их ценности в обмен на обещание помочь им, он насиловал попадавших к нему в руки жен и дочерей заключенных и заигрывал с лидером русской фашистской партии в Маньчжурии Константином Родзаевским[226], за которым шли многие белогвардейцы, не симпатизировавшие атаману Семёнову.

Услышав о компромате на правую руку Семёнова, Гутман нутром почуял запах наживы. За этого солдатика ему хорошо заплатят. Либо Семёнов, чтобы замять этот позорный инцидент и не предавать его огласке, либо противник Семёнова Родзаевский. Либо японцы, которым тоже не помешал бы компромат на будущего лидера уссурийского края России, где они еще надеялись создать прояпонское марионеточное правительство, с атаманом Семёновым во главе. Либо, на худой конец, газетчики.

Петренко же уже несколько раз попадался хитрому Гутману в руки, но смог откупиться от него, и теперь, помимо того, что он ежемесячно платил этому бандиту от полиции, он также снабжал его любой потенциально интересной для того информацией.

Один раз Гутман уже попался на шантаже во время процесса по делу еще одного еврея Семёна Каспи. Тогда, не получив денег от семьи одного из обвиняемых, он проинформировал японские власти о том, что Каспи якобы готовит побег из тюрьмы при содействии своих дружков, находящихся на свободе. Расследование, которое провела японская полиция, выявило абсолютную беспочвенность обвинений Гутмана. Тогда уголовно-судебный отдел попросил жандармерию уволить Гутмана из рядов полиции, так как его поведение позорит мундир офицера. В конце концов, он был уволен со службы и выслан в Тяньцзинь. Однако несмотря на все попытки харбинской полиции уволить Гутмана, им это не удалось сделать, так как, судя по всему, кто-то из вышестоящих японских офицеров помогал ему. С тех пор основная деятельность Гутмана проходила в Тяньцзине, а не в Харбине.

После этого скандала и перевода в Тяньцзинь Гутман начал служить в особом отделе японской железнодорожной