- Что у нас в ближайшие дни? - спросил я. - Я нужен?

- Кажется, нет, впрочем, надо проверить. - Кошечкаполезла за своим бесценным органайзером, полистала его.

- Похоже, до первого ноября ты совершенно свободен.Первого мы летим в Амстердам.

- Значит, я могу расслабиться? Хочу сразу же уехать надачу, закончить книгу, мне осталось совсем чуть-чуть, буквально несколькоэпизодов. Закончу и сразу же возьмусь за роман о подлых ментах.

- А финал? Ты говорил, что не можешь придуматьпоследнюю сцену. Придумал?

- Пока нет. Но уверен, что, пока буду сидеть на даче идописывать недостающие куски, он сам собой родится. Ты же знаешь, у меня всегдатак.

- Знаю, - Муся слегка улыбнулась и снова вернулась ксвоим бумагам.

На самом деле я был настроен не столь оптимистично, какпытался продемонстрировать Кошечке. С концовкой книги что-то не складывалосьпросто катастрофически. Я понимал, что мой герой-композитор в конце концовуедет из деревни в поселок, где снимает дом, и уедет с ощущением полногопонимания происходящего. Но для финала нужна была нота, сильная, мощная, а ее яникак нащупать не мог. Вернее, мне то и дело казалось, что я вот-вот ее найду,почувствую, что она где-то здесь, рядом со мной, но она ускользала, и все моипопытки поймать ее и удержать пока ни к чему не привели. Точно так же ячувствовал близость "момента истины", и точно так же чувство сиеплодов не приносило. Я не мог нащупать слабый кирпич в кладке стены и не могнайти главную мысль для финала книги. Только понимал, что композитор должениспытывать глубокую благодарность и к Анне, и к Марии. К Марии понятно за что:за науку. А к Анне? Ни один из написанных на сегодняшний день эпизодов непредполагал подобных чувств к холодной и замкнутой красавице, над которой ктому же еще и злой рок тяготеет, но я был уверен, что благодарность должнабыть. Только вот за что? Мне казалось, что, как только я это пойму, финал книгивыпишется автоматически. Благодарность...

Вместо того чтобы думать о книге, я вдруг съехал мыслями всвои школьные годы. На уроках математики я сидел за одной партой с ИркойБенедиктовой, самой умной девочкой в классе, круглой отличницей. Кроме того,она была еще и красивая, и очень спокойная и дружелюбная, совершенно незадавака, несмотря на то что папаня ее занимал какой-то жутко высокий пост вкаком-то министерстве, чуть ли не заместителем министра был. Ирка ужаснонравилась мне, я даже был почти влюблен в нее. И кто знает, как сложились бынаши отношения в романтическом плане, если бы не та злосчастная контрольная поалгебре в девятом классе.

Одним из заданий контрольной было построить отрезок, равныйкорню из двух. Уж не знаю, какой боженька меня в этот момент поцеловал втемечко, но я мгновенно сообразил, что задачка на самом деле находится на стыкеалгебры и геометрии и что заниматься вычислениями в данном случае не нужно.Достаточно просто построить прямоугольный треугольник с катетами, равнымиодному сантиметру, и длина гипотенузы окажется равной точнехонько корню издвух. Я быстренько выполнил требуемое, решил остальные примеры и огляделся.Ирка сидела с несчастным видом и логарифмической линейкой в руках, видно,пыталась выйти из положения чисто алгебраическим способом. Я толкнул ее в бок иразвернул листок с контрольной так, чтобы ей было видно. Ирка - умница, сразусообразила, в чем тут фокус, и благодарно улыбнулась мне.

Через три дня учительница математики раздала нам проверенныеконтрольные. Ирка, естественно, получила свою пятерку, никаких других оценок унее отродясь не было. На моем же листочке красными чернилами красовалось:"2. Списано у Бенедиктовой". Разумеется, учительнице и в голову непришло, что отличница Бенедиктова может не справиться с заданием, поэтомуполагала, что "хорошист" Корин наверняка списал у нее. Как же моглобыть иначе? Ведь, как выяснилось, из всего класса эту хитрую задачку про кореньиз двух решили только мы двое. Ну Бенедиктова - это святое, она, конечно же,сама додумалась, на то она и самая умная в классе. А Корин - не самый умный, онтакой же, как все остальные, поэтому раз все остальные не решили, то как же онмог? Не мог. Стало быть - списал.

Я постарался не потерять лица, все-таки девочка мненравилась, и, с трудом борясь со жгучими слезами обиды от такойнесправедливости, криво усмехаясь, показал свою контрольную Ирке. Не знаю, чегоя ждал тогда от нее: сочувствия, удивления, возмущения, готовности честнообъясниться с учительницей и рассказать ей, как было дело. Но чего-то ждал.Чего угодно, только не холодного молчания. Ирка Бенедиктова, красавица иумница, ничего не сказала, даже не посмотрела на меня. Просто отодвинула листокна мою половину парты и отвернулась.

На следующем уроке математики она сидела за другой партой,пересела к нашей записной двоечнице, поменявшись местами с ее соседом. Со мнойИрка была с того дня холодно-сдержанна, но и то только тогда, когда от общениясо мной было уже никак не увернуться. Иными словами, она стала избегать меня.

Сказать, что я страдал, - это ничего не сказать. Причемстрадал-то я не по Ирке, все равно мы учились в одном классе и все равно внешколы не встречались. Я страдал от несправедливости и ощущения полнойбеззащитности. Ирка понимала, что поскольку я влюблен в нее, то не пойду кучилке жаловаться, искать правду и добиваться другой оценки. Она использоваламое доброе к себе отношение. Более того, я сделал ей добро дважды, сначалаподсказав решение, а потом промолчав, спасая ее репутацию непогрешимойотличницы. И рассчитывал я за все за это на хоть какую-то благодарность. Пустьона не кинулась меня защищать, хотя я в глубине души ждал этого, но потом онамогла бы наедине сказать какие-то слова, которые утешили бы меня, извиниться,да, на худой конец, яблоком угостить! Меня устроил бы любой жест с ее стороны,который мог бы интерпретироваться как "спасибо тебе, Андрюша, я не думала,что так получится. Ты замечательный". Но ничего даже отдаленно похожего яне дождался.

Пострадав некоторое время и поплакав ночью в подушку, ясформулировал для себя вывод: если ты сделал кому-то добро, жди, что в скоромвремени этот человек от тебя отвернется. Когда я стал чуть старше, ту же самуюмысль прочел у Лабрюйера: вместе с благодарностью за услугу мы уносим с собойдобрую долю расположения к тому, кто нам эту услугу оказал. То есть в своишестнадцать я оказался в общем-то не так уж и не прав.

А еще спустя некоторое время в голову мне пришло, что я самво всем виноват: не надо было показывать Ирке решение, и ничего не случилосьбы. Я получил бы свою заслуженную пятерку, Ирка - четверку или, на худой конец,тройку, но я не оказался бы благодетелем круглой отличницы, наоборот,посочувствовал бы ей, утешил, в кино пригласил бы тоску развеять. Словом, имелбы возможность повести себя как мужчина. Я же проявил инициативу и был за этожестоко наказан. Хотел помочь девочке, которая мне нравится, а в итоге сам себенавредил. И "пару" схлопотал непонятно за что, и Ирка от меняотстранилась.