Зато она помнила, как Долгов настойчиво и сердитовыпроваживал ее из больницы, и вид у него был такой, что Глафира понимала –Разлогов точно умрет. Ничего не поделаешь. И еще она помнила, как все времядумала одно и то же – опоздала, опоздала!.. Вот теперь опоздала совсем.

Навсегда. Окончательно и бесповоротно.

И уже неважно, «кто первый начал», кто любил, а кто нелюбил, кто и какие говорил слова, кто совершал дурацкие поступки, кто был болееблагороден и кто от кого собирался уходить. Сейчас за этой дверью с краснойстрашной надписью «Реанимация», выведенной большими и какими-то бесповоротнымибуквами, Разлогов умрет, и все. Больше никогда и ничего не будет. Некому будетдоказывать, что она, Глафира, может быть хорошей женой. Не с кем будетразбирать грибы и смотреть лосенка. Некому подавать аспирин после попойки, нена кого сердиться, некого жалеть, любить и ненавидеть.

Просто потому, что все кончилось. Слово «вечность»сложилось.

– Долгов сказал, что его отравили. Самым банальным способом,что-то подмешали то ли в еду, то ли в питье. Как в детективе Агаты Кристи. Тамвсе время всех травят!..

Глафира вспомнила, как Долгов говорил и прятал глаза, словносообщал нечто не слишком приличное или очень уж сомнительное. Глафира смотрелана его руки – большие, сильные, с очень короткими ногтями, – и ей казалось, чтоэти руки единственное, что осталось в мире простого и понятного. Все остальноеперевернулось, перемешалось, встало на дыбы, и ничего этого не может быть, ниреанимации, ни Разлогова в палате, с трубками, идущими в вену, ни его запавшихвек и черных губ.

– Долгов сообщил, что точно сказать, когда ему дали яд,нельзя. Какой-то препарат со сложным названием, то ли фентоксил, то лифеносилин. И еще какие-то дополнительные слова, я сейчас не вспомню.Применяется при сложных кардиологических операциях, когда нужно то лизамедлить, то ли совсем остановить работу сердца. Но это лучше у Долговаспросить!.. В больших дозах, конечно, он вызывает остановку сердца и… все.Долгов сказал, что Володя мог выпить его за три часа до того, как ему сталоплохо, или за пять минут. Разлогов мужик здоровый, и, как быстро препаратподействует, с точностью сказать нельзя. То есть его мог дать кто угодно икогда угодно! На работе, например.

– Господи, – пробормотала Варя, – это что же такое?..

– И Разлогов все придумал. Как только очнулся. Он сказал,что должен выяснить, кто пытался его убить и зачем. Но для этого ему нужноприйти в себя. Он на самом деле был плох. Он сказал, что уедет, а я должнасделать вид, что он на самом деле умер. Долгов сказал, что мы ненормальные.

– Правильно сказал, – негромко выговорил Волошин.

– Долгов сначала говорил, что помогать нам ни за что небудет. А потом все-таки стал помогать. Мы взяли билеты на самолет в Иркутск.Разлогова привезли на санитарной машине… или как она называется?

– «Скорая», – буркнул Дэн. Ему было очень жалко Глафиру ипри этом очень интересно, как будто он смотрел захватывающее кино.

– Мы его кое-как дотащили до какого-то там специальногозала, где бывают только пассажиры первого класса и вообще важные люди. Тамникого не было, рейс очень ранний, вообще в это время мало людей летит. Долговоставил миллион распоряжений и кучу всяких лекарств и уехал. Он сказал, чтотеперь Разлогов умереть не должен и самое главное – избавиться от последствийинтоксикации, и все, но что мы все равно ненормальные. – Глафира улыбнулась. –Орал страшно. Он же врач! А тут спасенный так себя ведет. Но Разлогов сказал,что не желает, чтобы тот, кто предпринял одну попытку, вторую довел дологического конца. Разлогов сказал, что ему хочется пока пожить, не нанимаяспециального человека, который будет пробовать его еду, кофе и водку! И мыулетели.

Она еще походила, села на диван, встала и снова началаходить.

– Легенду мы придумали по дороге. Разлогов как будто умер, яего нашла, никого не поставила в известность, кроме, может, каких-то иркутскихродственников, хотя у него там и нет никого! И гроб с телом увезла на родину.Здесь, в Москве, вряд ли кто-то станет спрашивать у меня документы,подтверждающие его смерть. Их имеет смысл спрашивать, если только в смерти естькакие-то сомнения, а Разлогов сказал, что сомнений ни у кого никаких не будет.И позвонил Косте Хорсту.

Волошин вдруг усмехнулся.

– Да-да, – сказал Глафира, – вот именно.

– Генеральному директору Первого канала, что ли? – изумилсяДэн.

– Ну да. Они в одном институте учились, Костя тоже химик.Только он немножко раньше закончил. Они разговаривали довольно долго, иРазлогов его убедил. В «Новостях» должны были сказать о смерти Разлогова, исказали. Через некоторое время должно было выясниться, что это сообщение… неподтвердилось.

– Здорово, – оценил Волошин. – Просто прекрасно. То естьпредполагалось, что убить его мог каждый из нас. И я мог. И Варя. И МаринаНескорова. И… я не знаю… водитель. Или, например, твой Прохоров. Так?

– Да, Марк.

– Здорово, – повторил Волошин.

– Он пробыл в Иркутске всего два дня, позвонил мне оттуда, апотом уехал на Заворотный.

– Куда он уехал?!

– Так называется место на Байкале. Мыс Заворотный. До негона корабле идти дня два. Добраться можно только по воде, а зимой по льду, нотогда лед еще не встал. Там лесником дядя Володя, брат его отца. Отец давнопогиб, он геологом был, их всех сель накрыл, а дядя жив-здоров, живет наЗаворотном. Вокруг только горы и Байкал. До ближайшего жилья километров двестив одну сторону и в другую… столько же. Мобильная связь там, конечно,отсутствует. Разлогов сказал, что должен побыть один. Что подумать должен.

– И все это время он… думает на Заворотном?!

– Да, – отрезала Глафира. – А я думаю здесь. И много чегонадумала.

– Подождите, – вдруг тоненьким голоском попросила Варя, –подождите, пожалуйста! То есть Разлогов жив?! Он на самом деле не умер?

– Нет. Не умер. Он на самом деле жив.

Варя обвела всех глазами.

– Но это значит, что все… хорошо, да?! Господи, как япереживала, когда он умер! То есть когда я думала, что умер! Я думала, что…

– Варя, – перебил Волошин угрожающе, – прекратите.

Но она уже всхлипывала, слезы потекли по щекам, попадали наочки, и она сняла их сердитым, решительным движением.

– Вы не понимаете, – говорила она и вытирала мокрые щеки, –вы не понимаете, Марк! Я так любила вас… обоих, и так гордилась вами, и мне такхотелось быть вам полезной, и чтобы у вас все получалось в этой вашейневозможной работе, и когда Разлогов умер, то есть он не умер… Господи, какхорошо, что он не умер!..