– Ну что вы так кричите, доктор? – поморщилсяновоиспеченный статский советник, отодвигаясь. – Я ведь, кажется, не глухой.Кстати, давно хотел вам сказать. Вы напрасно думаете, что больные не слышатэтих ваших “реплик в сторону”, которыми вы обмениваетесь с врачами, сестрамиили посетителями. Вы же не на театральной сцене.

У Коровина отвисла челюсть, что в сочетании снасмешливой, самоуверенной маской, прочно усвоенной доктором, смотрелосьдовольно странно.

– Донат Саввич, у вас ужином кормят? – спросилпреосвященный. – С утра маковой росинки не было. Ты как, Матвей, непроголодался?

Тот не очень уверенно, но уже без прежнейтусклости ответил:

– Пожалуй, поесть неплохо бы. А где госпожаЛисицына? Я не очень отчетливо помню, что здесь было, но она меня навещала, этоведь мне не приснилось?

– Ужин после! Потом! – закричал Коровин вкрайнем волнении. – Вы должны немедленно рассказать мне, что именно вы помнитеиз событий последних двух недель! Во всех подробностях! А вы, коллега,стенографируйте каждое слово! Это очень важно для науки! Вы же, владыко,непременно откроете мне свой метод лечения. Вы ведь применили шок, да? Но какойименно?

– Ну уж нет, – отрезал Митрофаний. – Сначалаужинать. И пошлите за Пела… за Полиной Андреевной. Куда это она запропастилась?

– Госпожа Лисицына уехала, – рассеянно ответилДонат Саввич и снова затряс головой. – Нет, я решительно не слыхал и не читални о чем подобном! Даже в “Ярбух фюр психопатологи унд психотерапи”!

– Куда уехала? Когда?

– Еще светло было. Попросила отвезти ее вгостиницу. Хотела вам что-то сказать, да вы ее не впустили. Ах да. Перед темписала что-то у меня в кабинете. Просила передать вам конверт и какую-то сумку.Конверт у меня здесь, в карман сунул. Только вот в который? А сумка за дверью,в прихожей.

Ассистент, не дожидаясь просьбы, уже тащилсумку – большую, клеенчатую, но, видно, не тяжелую.

Пока Донат Саввич хлопал себя помногочисленным карманам халата и сюртука, владыка заглянул внутрь.

Извлек высокие каучуковые сапоги,электрический фонарь необыкновенной конструкции (закрытый жестяными щитками вмелкую дырочку) и скатанную черную тряпку. Развернул – оказалась ряса скуколем, края которого были небрежно стянуты суровой ниткой. На груди разрез –чтоб можно было откинуть на спину, а сам колпак сшит краями, и в нем две дыркидля глаз. Митрофаний недоуменно просунул палец сначала в одну, потом в другую.

– Ну что, доктор, нашли письмо? Давайте.Нацепил пенсне. Проворчал, вскрывая заклеенный конверт:

– С утра только и делаем, что письма некоейособы читаем… Ишь накарябала – как курица лапой. Видно, торопилась очень…

Кинулась к Вам, да поняла, что не ко времени.Известие у меня важное, но Ваше занятие во сто крат важней. Помоги Вам Господьвернуть Матвею Бенционовичу утраченный разум. Если преуспеете – истинный Выкудесник и чудотворец.

Простите, что не дождалась и опятьсамовольничаю, но я ведь не знаю, сколько продлится Ваше лечение. Вы сказали,что это может быть целая неделя, а столько уж ждать точно невозможно. Полагаю,что и вообще ждать нельзя, ибо один Бог ведает, что у этого человека на уме.

Хоть и пишу в спешке, все же постараюсь неотклоняться от последовательности.

Дожидаясь Вас и тревожась за исход этоготрудного (а вдруг и невозможного?) дела, я не находила себе места. Сталабродить по дому – сначала по одной только лаборатории, потом и по другимкомнатам, что с моей стороны, конечно, неприлично, но мне все не давали покояслова Доната Саввича о том, что он не видал Лямпе уж несколько дней.Разумеется, пациенты в клинике содержатся вольно, но все же это как-то странно.К тому же мне пришло в голову, что, слишком сосредоточившись на отце Израиле иОкольнем острове, я почти совершенно выпустила из виду лечебницу – то естьпредположение о том, что преступником является кто-то из здешних обитателей. Амежду тем если вспомнить ту ночь, когда Черный Монах на меня напал, топоворачивает именно на эту линию.

Во-первых, кто мог знать про ходули болезненночистоплотного пациента и про то, где их можно позаимствовать? Только человек,хорошо осведомленный в обыкновениях жителей клиники и расположении построек.

Во-вторых, кто мог знать, где именносодержится Матвей Бенционович, чтоб пугать его по ночам? Ответ тот же.

И третье. Опять-таки лишь некто, причастный кклинике, мог беспрепятственно и многократно навещать Ленточкина в оранжерее (изслов Алексея Степановича ведь ясно было, что Черный Монах к нему наведывался),а после умертвить бедного мальчика и вынести тело?

То есть, если уж быть совсем точным, сделатьэто мог и посторонний – проникла же я в оранжерею так, что никто не заметил, –но проще всё это было бы совершить кому-то из здешних.

Не случилось ли чего и с физиком,затревожилась я. Вдруг видел что-нибудь лишнее и теперь тоже лежит на днеозера? Мне вспомнились бессвязные речи Лямпе, в которых он страстно говорил омистической эманации смерти, о какой-то ужасной опасности.

И я решила наведаться в гардеробную, чтобыпроверить, на месте ли его верхняя одежда. Предварительно спросила у санитара,в чем обычно ходит господин Лямпе. Оказалось, всегда в одном и том же: черныйберет, клетчатый плащ с пелериной, калоши и непременно большой зонт, внезависимости от погоды.

Представьте мое волнение, когда я обнаружилавсе эти предметы на месте, в гардеробной! Села на корточки, чтобы рассмотретьполучше калоши – иногда по засохшим комочкам грязи можно понять очень многое:давно ли они последний раз побывали за пределами дома, по какой почве ступали итому подобное. Тут-то мне на глаза и попала клеенчатая сумка, втиснутая втемный закуток позади калошницы.

Если Вы еще не успели заглянуть в сумку,сделайте это сейчас. Там Вы обнаружите полный набор вещественных доказательств:облачение Черного Монаха; сапоги, в которых удобно “ходить по водам”; особенныйфонарь, который дает яркий, но при этом рассеянный свет, направленный в стороныи вверх. Как Вы несомненно помните, нечто в этом роде я и предполагала.

В первую минуту я подумала: подбросили.Преступник подбросил. Но затем приложила калошу Лямпе к подметке сапога иубедилась – размер тот же. Нога у физика маленькая, почти женская, так чтоошибки быть не могло. У меня словно раскрылись глаза. Все сошлось одно кодному!