– То, что ты называешь качественным изменением личности, – совсем не то, чем кажется. Не какое-то там помутнение, не голоса в голове. Я могу повторить миллион раз, под любой формой присяги: ни я, ни мои ребята, ни ваши дети – никто не трогал искру. Ну правда, ну на фига нам вообще это делать, если мы получили бы ее в пятницу просто так? И Юрий… после того, что я рассказала, вы же понимаете – она так и не попала к нему? Тогда, восемь лет назад. Понимаете?

Мы молчали. Кому, как не нам, было понимать.

– Да, он написал предсмертное письмо, признался, что провернул эту историю, чтобы украсть ее, но… Если бы там было яйцо пасхальное, он и его украл бы, понимаете? Это просто дурацкое совпадение. Ставки росли, результатов не было, наблюдательные советы все больше сомневались. Наверное, он решил, что у него получится, что громкий успех оправдает любые издержки. Но если бы в тот день Юрий заполучил искру, он заперся бы, чтобы работать. Лабораторию брали бы штурмом. Ваша дубль-функция сорвала ту перевозку, но то же самое касается и планов Юрия. Это они убили вашего предыдущего Минотавра, они похитили искру. И то, что три года назад история повторилась, лучше всего подтверждает: за этот омут в ответе не черти одной качественно измененной личности.

В ее словах был смысл. Да, не Феба с Константином, а Минотавр сорвал ту перевозку, отдав Ариадне искру. Но если три года назад они повторили попытку, значит тот, кто обратился к ним, знал об их делах с Пройссом.

– Вы, – промолвила Ариадна. – Вы – единственный участник обоих составов. Ваши мотивы искажены предикатом искры.

– Все не так, как ты думаешь.

– Вы не знаете, что я думаю.

– Знаю. Я знаю, кем ты была.

Ариадну это убедило лишь в том, что Минотавр не умел затыкаться.

– Погоди, – попросил я ее. – Понимаю, друг за другом эти заявления звучат странно, но она… Она в порядке. То есть, – я повернулся обратно к ученой, – нет, вы вообще не в порядке. У вас там больно. Очень больно. Вас как будто не лечит время.

Ее лицо вдруг прояснилось.

– Знаешь, очень похоже.

Я чувствовал змеиный взгляд через стол. Он ждал. Он был терпелив, как лежачий камень. Я снова поглядел на дверь. Ольга не возвращалась.

– Расскажите, – попросил я. – Если мы об одном и том же – просто расскажите, как это. Что это. Что вы чувствуете?

Мерит Кречет рассеянно провела рукой по макушке, проверяя очки, которых там не было.

– Гипомания. Бессонница. Я все время хочу что-нибудь сделать. Даже не важно что. Все, что угодно. Я не могу вырубиться, пока не вымотаюсь, как тяговая лошадь. – Ученая вздохнула. – Вообще-то я не думала, что с Юрием у нас было одно и то же, потому что иногда он ложился и умирал, как нормальный, убитый горем человек, а я… Черт, да пока Хольд не рассказал про второй предикат, я считала, что это извращенная деменция какая-то. Что мой мозг дегенерировал в черствую буханку и включил автопилот.

– Хольд… – Я удивленно запнулся. – Минотавр знал?

– Мы не обсуждали в открытую… так, обменялись парочкой мнений. Но да. Он не видел в этом проблемы. По всей видимости, предикат безвреден. Он не гипнотизирует, не мутит воду. Все дело в том, как люди пытаются добиться своего. Полагаю, это как с деньгами. Богатство не портит людей, но оно позволяет порченым людям быть самими собой. С предикатом то же самое.

Люди убивают людей.

– В мире не так много вещей, за которые стоит бороться, но мы все равно придумали миллионы способов борьбы. И каждый делает то, что хочет, и повторит это тысячу раз, был бы ресурс. Мой же ресурс… был утрачен. Безвозвратно. Я просвистела собственную жизнь, отказалась от радости, близких, от нового продолжения, наказывая себя за то, чему не смогла помешать… А ведь так много можно бы сделать… Не ради, а вопреки. Так многого достичь… Но мой самолет несется к земле, уже горит фюзеляж, и скоро меня смоют в унитаз, хотя я, блин, просила о Гималаях. Так что я делаю. Просто делаю. Чиню краны у соседей, готовлю севиче пятью способами, херачу Яну эти докторские и Хольду… делаю, делаю, делаю. Падаю и делаю. Корчусь и делаю. Просыпаюсь и делаю. Не могу уснуть и делаю. Это действительно как у Юрия, и, как Юрий, я жду расплаты, черной хтонической депрессии, которая наконец даст мне повод сигануть с семидесятого этажа – но хрен бы там. Нет мне покоя, пока я хочу того же, чего хочет эта ваша искра.

Господи, конечно. Я медленно откинулся на спинку стула. Дело не в искре – точнее, еще как в искре, тысячу раз в ней. Но качественное изменение личности, о котором шло столько разговоров, происходило не потому, что с искрой было что-то не так. Просто она искала. Просто безнадежный, переживший большую трагедию человек тоже искал. Условие выполнялось, и воля синтропа, сформировавшая атрибут, – эта чертова консольная команда, – наконец запускалась, чтобы тем успокоить их обоих.

Я не сразу услышал, как снова открылась входная дверь.

– Наконец-то. – Роман Гёте скучающе глядел в потолок.

Ольга внесла себя в комнату с обреченностью человека, прибывшего на собственный расстрел. Обойдя стол, она выдвинула стул, поколебавшись, села и только тогда сказала неестественно глухим, упакованным в пупырчатую пленку самообладания голосом:

– Прошу прощения. Что я пропустила?

Я молчал, не глядя на Ариадну. Но сейчас это значило больше, чем любой взгляд, которым я просил бы ее быть на моей стороне.

– Полагаю, Мерит Кречет непричастна к похищению искры, – наконец промолвила она. – Но это не значит, что ей можно доверять.

– Да что ж нас все переоценивают… – хмыкнула Мерит Кречет, потянувшись за кофе Лака Бернкастеля.

Ариадна взяла в руки новую папку и раскрыла ее на последней странице. Я увидел закатанный в глянцевый файлик лист, мятый, но тщательно разглаженный, с рубцами сгибов поперек. Было похоже, что его долго держали сложенным вчетверо.

Ариадна придвинула папку ко мне. Я рассеянно передал ее Ольге.

– Что это?

Я и сам не понял, увидев список. Четыре десятка городов, написанные в столбик от руки. Напротив каждого стояли двузначные цифры.

– Причина конфликта Минотавра с Обержином.

Нью-Йорк – пятьдесят восемь, Барселона – сорок девять. Москва, Новосибирск, и так далее… Я вздрогнул, узнав круглые, как пушечные ядра, цифры и гласные.

– Это его почерк…

– Это города, в которых есть лабиринты. По всему миру.

Я скользнул взглядом вниз-вверх, нашел наш, увидел цифру.

– Это мы… – выдохнула Ольга, глянув туда же. – Сколько нас.

– И наших контрфункций.

Мерит Кречет смотрела на список, не отрываясь.

– Зачем?.. – Ольга поднесла папку к лицу. – Почему? Зачем ему сообщать вам это?

– Что конкретно декомпозирует искра? –