Он смерил Эрни глазами.

— На коже Уэлча тоже были найдены следы красной краски.Эрни, до тебя что-нибудь доходит? Машина ударила его с такой силой, что краскаврезалась в кожу.

— Вам нужно выйти на улицу и начать считать красныеавтомобили, — холодно сказал Эрни. — Ручаюсь, что вы насчитаете их не меньшедвадцати, прежде чем доберетесь до Бэйзн-драйв.

— Конечно. — Дженкинс еще раз вздохнул. — Но мы отослалинаши находки в лабораторию ФБР в Вашингтоне, там есть образцы всех красок,когда-либо применявшихся в Детройте. Сегодня пришел ответ. Угадай, что в нембыло?

У Эрни застучало в висках.

— Раз вы здесь, то могу предположить, что краска была«красная осень». Цвет Кристины.

— Молодец, соображаешь, — хмыкнул Дженкинс.

Он закурил сигарету и посмотрел на Эрни сквозь табачный дым.От его добродушного настроения ничего не осталось; взгляд был каменным.

Эрни в преувеличенном отчаянии схватился за голову.

— Красная осень! Цвет Кристины, но в него также красили«форды» с 1959 по 1963 год, как, впрочем, и «тандербердсы», и «шевроле» с1962-го по 1964-й, а в середине пятидесятых можно было купить даже «рамблер»цвета «красной осени». Я больше полугода изучал каталоги старых машин. Цвет«красная осень» был раньше очень популярен. Я это знаю. — Он пристальновзглянул на Дженкинса, — и вы тоже это знаете. Разве нет?

Дженкинс не ответил; он продолжал смотреть на Эрни все темже каменным взглядом, от которого Эрни было не по себе. Еще полгода назад он невыдержал бы его и сдался. Но теперь он скорее рассвирепел.

— Что вам нужно, мистер Дженкинс? Что вы имеете против меня?Почему вы прицепились к моей заднице?

Теперь Дженкинс улыбнулся.

— Что я имею против тебя? А что ты думаешь о перворазрядномубийстве?

— Я не понимаю почему…

— Ты многое понимаешь. Ты МНОГОЕ ПОНИМАЕШЬ! — заорал на негоДженкинс. Он швырнул сигарету на пол и наступил на нее. — Трое из парней,разбивших твою машину, мертвы. «Красная осень» обнаружена в обоих случаях. Этозначит, что убийца управлял машиной, покрашенной в цвет «красная осень».Машиной, у которой по крайней мере капот и передние крылья были покрашены в«красную осень»! А ты сдвигаешь очки на нос и говоришь, что не понимаешь, о чемя говорю.

— Я был в Филадельфии, — спокойно сказал Эрни.

— Детка, — понизав голос, произнес Дженкинс, — вот это хужевсего. Вот это по-настоящему плохо пахнет.

— У меня сегодня еще много работы. Убирайтесь отсюда илиарестовывайте меня.

— Пока что, — проговорил Дженкинс, — мне нужно поговорить стобой.

— Я был на турнире! — почти простонал Эрни. — Я четыре годахожу в шахматный клуб!

— Ходил, — поправил его Дженкинс, и Эрни замер. — Да, яговорил с мистером Слоусоном. Он сказал, что первые три года ты не пропускал ниодного занятия, даже когда простужался или плохо себя чувствовал. Ты былнадеждой клуба, Эрни. Но в этом году ты забросил шахматы и…

— Я был занят. У меня была машина… и девушка…

— Мистер Слоусон сказал, что очень удивился, увидев тебя натурнире. Он думал, что ты уже не появишься ни в клубе, ни на соревнованиях.

— Я же говорю…

— Да, ты говоришь. Но интерес к шахматам возник у тебятолько на время поездки в Филли, — а затем снова пропал. По-моему, это оченьплохо пахнет.

— Не вижу ничего дурного в краткой поездке на шахматныйтурнир.

— Увы, она выглядит, как заранее припасенное алиби.

Гул в его голове начал перерастать в тупую пульсирующуюболь. Ему было не по себе — почему этот кареглазый полицейский обвиняет его втом, к чему он не имел никакого отношения? Ведь все было не так, совершенно нетак! Он ничего не подозревал и не запасался никаким алиби. Он был удивлен неменьше, чем любой другой, когда из газеты узнал о случившемся. Еще бы ему неудивиться. Все это было так же странно, как его лунатическая паранойя, и

(все-таки как ты поранил себе спину, Эрни? и, кстати, тывидишь что-нибудь зеленое? ты видишь…)

он на мгновение закрыл глаза, потому что весь мир покачнулсяперед его глазами, и он увидел зеленое ухмыляющееся и расплывающееся лицо сбыстро истлевающими губами, которые говорили:

«Ну поехали! Заводи мотор, и давай покатаемся. И давайотплатим этим говнюкам, которые искорежили нашу машину. Давай размажем по землеэтих засранцев, — что скажешь, сынок? Давай врежем им так, чтобы в городскойбольнице из них пинцетом выковыривали осколки костей. Что скажешь? Поймай порадио хорошую музыку, и давай покатаемся. Давай…»

Он пошатнулся, оперся на Кристину — на ее твердую,прохладную, надежную поверхность — и все вещи в мире снова встали на своиместа. Он открыл глаза.

— По-настоящему я убежден только в одном, — сказал Дженкинс.— И она очень субъективна. В этот раз ты совсем другой, Эрни. Жестче, что ли.Как если бы прибавил себе лет двадцать.

Эрни засмеялся и с облегчением услышал, что его смехпрозвучал вполне натурально:

— Мистер Дженкинс, вы отлично справляетесь с работойдетектива.

Дженкинс не засмеялся.

— В прошлый раз ты показался мне каким-то потерянным… или,может быть, несчастным, но старающимся найти выход. Теперь я чувствую, чтоговорю с совершенно другим человеком. И далеко не с самым замечательным.

— По-моему, наш разговор окончен, — неожиданно сказал Эрни ипошел к офису.

— Я хочу знать, что произошло, — крикнул ему вслед Дженкинс.— И я это узнаю! Поверь мне.

— Сделайте любезность, убирайтесь отсюда побыстрей, — бросилчерез плечо Эрни. — Вы сумасшедший.

Он поднялся в офис, закрыл дверь и заметил, что его рукисовсем не дрожали. Не говоря ни слова Уиллу, он подошел к окну и проследил затем, как Дженкинс вышел из гаража.

— Полицейский? — спросил Дарнелл.

— Да.

— Реппертон?

— Да. Полицейский думает, что я имею какое-то отношение кнему.

— Несмотря на то, что был в Филли?

Эрни покачал головой.

— По-моему, это его не волнует.

«Смышленый полицейский, — подумал Уилл. — Он знает что фактызагадочны, и его интуиция подсказывает ему, что есть нечто еще болеезагадочное, поэтому он ищет правду, хотя пройдет миллион лет; прежде чем оннайдет ее». Он вспомнил о пустой машине, которая сама собой припарковалась надвадцатой стоянке. Ключ в замке зажигания, повернувшийся сам собой.Предупредительный рев двигателя.