Голос его отца: Что-нибудь происходит?

Голос священника: Кто отдает эту женщину этому мужчине?

С одного из кресел, как призрак, восставший из ада, поднялсяскелет, обвешанный лохмотьями полуистлевшей кожи и испачканной в глине одежды.Он ухмылялся — и тут Эрни заметил тех, кто окружали его: Бадди Реппертон, РичиТрепани, Шатун Уэлч. Ричи Трелани был обуглен, его волосы сгорели без следа. Поподбородку Бадди Реппертона текла кровь — рубашка на его груди была такойкрасной, как будто его только что вырвало. Но хуже всех выглядел Уэлч; он былпохож на выпотрошенный мешок нестиранного белья. Они улыбались. Они всеулыбались.

Я, прохрипел Ролланд Д. Лебэй. Он усмехнулся чернымотверстием своего рта, и с его языка соскользнул влажный комок кладбищенскойглины. Я отдаю ее, и у него есть документ, подтверждающий это. Она всяпринадлежит ему. Эта сука — самый настоящий туз пик… и она вся принадлежит ему.

* * *

До Эрни дошло, что он стонал в телефонной будке, прижимая кгруди трубку, из которой все еще доносились короткие гудки. Немалым усилиемволи он сбросил с себя наваждение — какое-то видение, чем бы оно ни было — иогляделся.

В прошлый раз, вынимая мелочь из кармана, он половину еепросыпал на пол. Подняв одну монетку, он опустил ее в телефон и набрал номербольницы. Дэннис. Там был Дэннис. Дэннис не мог покинуть его. Дэннис должен былпомочь ему.

Девушка из приемной ответила, — и Эрни сказал:

— Комнату сорок два, пожалуйста. Связь была установлена.Телефон начал звонить. Он звонил… и звонил… и звонил. Когда Эрни уже собиралсяповесить трубку, вдруг раздался щелчок, и резкий женский голос проговорил:

— Второй этаж, крыло Цэ, кто вам нужен?

— Гилдер, — сказал Эрни. — Дэннис Гилдер.

— Мистер Гилдер сейчас в отделении физической терапии, —произнес женский голос. — Вы сможете застать его в восемь часов.

Эрни хотелось сказать, что ему очень важно поговорить сДэннисом — чрезвычайно важно, — но внезапно ему срочно потребовалось покинутьтелефонную будку. Клаустрофобия беспощадной железной рукой сдавила его грудь.Он мог чувствовать запах собственного пота. Запах был кислым и горьким.

— Сэр?

— Да, хорошо. Я перезвоню, — сказал Эрни. Он прервал связь иопрометью бросился прочь из будки, оставив мелочь на полу неподобранной.Несколько людей повернули головы в его сторону и, равнодушно оглядев, снованагнулись к своим тарелкам.

— Пицца готова, — сказал кассир. Эрни посмотрел на часы иувидел, что пробыл в будке больше двадцати минут. Его лицо было сплошь потным.Руки дрожали. Ноги были как ватные — он их почти не чувствовал.

Он заплатил за пиццу и чуть не выронил бумажник, когдазасовывал в него три доллара сдачи.

— С тобой все в порядке? — спросил кассир. — Ты выглядишьнемного нездоровым.

— Все в порядке, — проговорил Эрни. Ему казалось, что еговот-вот вытошнит. Он схватил белый пакет с надписью «ДЖИНО», в который былаупакована пицца, и выбежал на освежающий ночной холод. Небо расчистилось отпоследних облаков, и звезды на нем сверкали, как отшлифованные бриллианты. Оннемного постоял, глядя сначала на звезды, а потом на Кристину, преданноподжидавшую его на противоположной стороне улицы.

«Она никогда не станет ссориться или жаловаться, — подумалЭрни. — Она никогда не будет ничего требовать. В нее в любое время можно былозабраться и отдохнуть на ее мягкой обивке. Она никогда не предаст. Она… она…»

Она любила его.

Да, он ощущал, что это было так. Точно так же, как то, чтоЛебэй не продал бы ее никому другому ни за двести пятьдесят, ни даже за дветысячи долларов. Она стояла там и поджидала нужного ей водителя. Такого,который…

Который любил бы ее одну, — прошептал ему какой-то внутреннийголос.

Да. Это было так. Именно так.

Эрни стоял, забыв о белом пакете в его руках, из которогоподнимался белый и ароматный, но не замечаемый им пар. Он не отрываясь смотрелна Кристину. О да, он любил и ненавидел ее, он нуждался в ней и нуждался в том,чтобы бежать от нее, она принадлежала ему, и он принадлежал ей, и…

(я нарекаю вас мужем и женой и соединяю вас, дабы с этогодня вы были вместе, пока смерть не разлучит вас)

Но хуже всего был ужас, леденящий и цепенящий ужас того,что… что…

(как в ту ночь ты поранил себе спину, Эрни? после того, какБадди Реппертон и его дружки искорежили ее? как ты ее поранил, если должен всевремя носить этот вонючий пояс? как ты поранил спину?)

Его память вдруг начала проясняться, и он со всех ногкинулся к Кристине, чтобы забраться в нее прежде, чем вспомнит все и сойдет сума.

Он бежал к Кристине, убегая от своего смятения; он бежал кней, потому что не мог вынести даже части своих чувств и ему нужен был отдыхили хотя бы маленькая передышка; он бежал к ней, чтобы избежать ужаса того, чтопроизошло с ним; он бежал к ней, как жених бежит туда, где его невеста стоит иожидает его.

Он бежал потому, что внутри Кристины ни одна из этих вещейне имела значения — ни его мать, ни его отец, ни Ли, ни Дэннис, ни то, что онсделал со своей спиной, когда в ту ночь все ушли, а он поставил трансмиссиюполностью разрушенного «плимута» в нейтральное положение и толкал машину,толкал до тех пор, пока она не сдвинулась с места на своих спущенных шинах,пока он выкатил ее за дверь, на холодный двор, заваленный обломкамиавтомобилей, и начал толкать ее по кругу — один круг, другой, третий, пока унего не стали отниматься руки и ноги, а сердце не начало стучать, как узагнанной лошади, и спина не начала молить о пощаде; но он продолжал толкать еедальше и дальше вперед, а милеометр внутри машины медленно крутился и крутился,и в пятидесяти футах, оставшихся до двери гаража, у него что-то лопнуло вспине, отозвавшись горячей и разгорающейся болью во всем теле, но он все равнотолкал ее и толкал онемевшими руками, и она еле-еле ползла на своих спущенныхшинах, пока вдруг…

Он добежал до Кристины, рванул дверцу и, задыхаясь, бросилсявнутрь. Пицца упала на пол. Он подобрал ее и откинулся на спинку сиденья,чувствуя, как его дрожащее тело понемногу успокаивалось. Затем прикоснулся крулю, рука соскользнула вниз и нащупала ее сокровенную щель. Он снял однуперчатку и полез в карман за ключами. За ключами Лебэя.

Он все еще мог вспомнить, что случилось той ночью, но этоуже не казалось ему ужасным; сейчас, сидя за рулевым колесом Кристины, онскорее считал это восхитительным.

Это было чудом.