Он вспомнил, как внезапно толкать машину стало легче, потомучто ее шины каким-то волшебным образом склеились без единого шва и приняликаменно упругую форму. Разбитое стекло стало появляться ниоткуда, вырастая изосколков, трещины между которыми исчезали со слабым звоном. Вмятинывыпрямились, дыры в корпусе исчезли, и затем Кристина была в полном порядке.

Что же в этом было ужасного?

«Ничего», — произнес чей-то голос.

Он повернул голову. На пассажирском сиденье в двубортномчерном костюме, в белой сорочке с голубым галстуком сидел Ролланд Д. Лебэй. Наего груди висел целый ряд медалей — Эрни догадался, что на похоронах они лежалина подушечке рядом с могилой. Это был Ролланд Д. Лебэй, но только выглядел онгораздо более молодым и подтянутым.

«Ну, поехали, — сказал Лебэй. — Заводи мотор, и давайпокатаемся».

«Конечно», — сказал Эрни и повернул ключ. Кристина тронуласьс места, скрипя новыми шинами по снегу.

«Давай послушаем музыку», — произнес голос рядом с ним.

Эрни включил радио. Дион пел «Донна Примадонна».

«Ты собираешься есть пиццу или нет?» — Голос как будтонемного изменился.

«Конечно, — ответил Эрни. — Хотите кусочек?»

Голос: «Я никогда ни от чего не отказываюсь».

Эрни одной рукой открыл пакет и вытащил кусок пиццы. «Вот,воз…»

Его глаза расширились. Кусок пиццы выпал из рук.

Лебэй там больше не сидел.

Но был он сам.

Это был Эрни Каннингейм в возрасте приблизительно пятидесятилет, не такой старый, как Лебэй в то время, когда они с Дэннисом встретились сним, но близкий к старости. В свои пожилые годы он носил желтоватую футболку игрязные потертые джинсы. Поредевшие волосы были коротко подстрижены. Забольшими очками глаза казались мутными и кровожадными. Складка горько поджатыхгуб говорила о полном одиночестве. Было ли это привидением, галлюцинацией иличем-нибудь еще, но это был он, и он был ощутимо одинок.

Не считая Кристины.

«Ты будешь вести машину? Или будешь глазеть на меня?» —спросило это нечто и вдруг начало быстро стареть, изменяясь прямо на глазахошеломленного Эрни. Волосы поседели, футболка полиняла и прохудилась, телосгорбилось. Лицо разрезали крупные морщины. Глаза глубоко запали, под нимипоявились огромные желтые мешки. И увы, это было его, да, его лицо.

«Видишь что-нибудь зеленое?» — прохрипел этот шести-, нет,восьмидесятилетний Эрни Каннингейм, и его тело начало скручиваться ирасползаться на красном сиденье Кристины. «Видишь что-нибудь зеленое? Видишьчто-нибудь зеленое? Видишь что-нибудь зеле…» — голос затих, превратился вкакое-то шипенье, тело покрылось язвами и нарывами, а глаза затянулисьбледно-молочной пленкой катаракты, отчего казалось, что на них упала мутнаятень. И все это разлагалось, истлевало у него на глазах и испускало такойзапах, какой он почувствовал в Кристине, какой почувствовала Ли, но толькосейчас тот был намного хуже, отвратительнее и сильнее — смрад его собственнойгниющей плоти, смрад смерти, и Эрни завопил и вопил, пока по радио Литл Ричарднадрывался и орал «Тутти-Фрутти», а потом волосы совсем выпали, слезла кожа, итолько кости торчали из лохмотьев футболки, как гротескные белые карандаши.Губы исчезли, зубы раскрошились и выпали, он был мертв и все-таки жив, — какКристина, он был жив.

«Видишь что-нибудь зеленое? — прошамкал он. — Видишьчто-нибудь зеленое?»

И тогда Эрни застонал.

Через час Эрни зарулил в гараж. Его попутчик — если у неговообще был попутчик — давно исчез. Исчез и запах; несомненно, он был всего лишьиллюзией. «Если все время проводишь среди говнюков, — подумал Эрни, — то всеначинает вонять дерьмом». Понятно, что такая мысль весьма обрадовала его.

Уилл ужинал за широким окном своего офиса. Не поднимаясьиз-за стола, он вяло помахал рукой. В ответ Эрни дважды нажал на гудок и припарковался.

Несколько минут он сидел в машине, слушая радио и поглядываяв ветровое стекло. Бобби Хелмс пел «Рок на колокольне», и диктор объявил, чтоего песня вошла в горячую десятку сезона. Эрни улыбнулся и почувствовал себягораздо лучше. Он не мог припомнить в подробностях то, что видел (или думал,что видел), да ему и не хотелось ничего вспоминать. Что бы с ним ни случилось,подобное уже не повторится. Он был уверен в этом. Люди научили его воображатьсебе всякую чушь. Вероятно, они были бы счастливы, если бы узнали… но он несобирался доставлять им такое удовольствие.

Он вылез из машины и направился к офису. В этот моментотворилась небольшая дверь рядом с проездом для автомобилей, и через порогпереступил человек. Это был Дженкинс. Снова Дженкинс.

Он увидел Эрни и поднял руку.

— Привет, Эрни.

— Добрый вечер, — сказал Эрни. — Могу что-нибудь сделать длявас?

— Ну, не знаю, — неопределенно проговорил Дженкинс. Онвнимательно осмотрел Кристину. — А ты хочешь что-нибудь сделать для меня?

— Не очень, — признался Эрни. К нему вернулось егоподавленное настроение.

Руди Дженкинс улыбнулся, явно не собираясь обижаться.

Он протянул руку. Эрни только взглянул на нее. Ничуть несмутившись, полицейский повернулся к Кристине и снова принялся тщательноизучать ее.

Затем снова повернулся к Эрни.

— Тебе не кажется, что с Реппертоном и двумя его дружкамислучилось нечто странное? — спросил он.

— Я был в Филадельфии. На шахматном турнире.

— Я знаю, — сказал Дженкинс.

— Иисус! Какого же черта вы меня допрашиваете?

Дженкинс вздохнул. Улыбка сползла с его лица.

— Ты прав, — проговорил он. — Я и в самом деле допрашиваютебя. Из тех парней, что избрали твою машину для упражнения в вандализме, троеуже мертвы. Так же, как и парень, оказавшийся во вторник рядом с Реппертоном.По-моему, очень много совпадений. У меня есть повод, чтобы допрашивать тебя.

Эрни посмотрел на него злым и одновременно удивленнымвзглядом.

— Насколько я знаю, произошел несчастный случай… они былинетрезвы, превысили скорость и…

— Там был еще один автомобиль. — сказал Дженкинс.

— Откуда вам это известно?

— Во-первых, на снегу остались следы протекторов. Ксожалению, ветер почти замел их. Но на одном из сбитых ограждений вСкуантик-Хиллз обнаружены частицы красной краски. «Камаро», принадлежавшийРеппертону, был другого цвета. Он был голубым.