Её рука поднялась, коснулась на мгновение егощеки, потом снова бессильно упала. Она, казалось, забыла о своей наготе.Забыла? Или ей все равно?

– Ни один мужчина никогда не говорил мнетакого, – сказала она.

– Тогда скажи, что ты не сердишься на меня.

– Сердиться на тебя. Уилл? Как я могусердиться, когда ты стольким рискнул ради меня? Ты ведь спас мне жизнь. Но мнестрашно за тебя. То, что ты сделал сегодня, назад не воротишь.

– Почему, Магдалина? – Он схватил её за руку.– Эдо разрушен. Полностью. Взгляни вокруг. То, что ты видишь, – лишь малаятолика общего. Город исчез. Может быть, вся цивилизация в Японии исчезла.Теперь не время беспокоиться о других. Других просто не осталось. Есть толькомы.

Она покачала головой:

– Землетрясение бывали и раньше, Уилл. И будутснова. Здесь, в Японии, мы всё время восстанавливаем наши города. Почему,по-твоему, наши дома такой лёгкой конструкции? Через год Эдо снова будет стоятькак ни в чём не бывало.

Её рука безвольно покоилась в его ладони. Она,конечно, отдастся. Он мог бы распластать её на земле и насиловать до полногоизнеможения, хотя даже она сама не назовёт это насилием. Но хотел ли он этого?Не подчинилась разве Сикибу, обострив тем самым ещё больше его отчаяние?

– В таком случае давай отвернёмся от Эдо,Магдалина. Давай повернёмся спиной ко всей Японии. Мы – чужие в этой стране. Мыдругой крови, другой культуры. Даже ты, Магдалина. Твои европейские предкислишком сильно говорят в тебе. Идём со мной. Я найду корабль, и мы отправимся вплавание. Ты и я, Магдалина. Вместе мы бросим вызов всему миру. Если ты будешьрядом со мной, меня не испугает никто и ничто на свете. Я проведу корабльобратно через океан, если потребуется.

– Уилл, – сказала она. – Уилл. Мы погибнем.

– Значит, ты так боишься смерти? Она покачалаголовой.

– Но перед смертью ты возненавидишь меня. Да,ты полон страсти ко мне. Я уже сказала тебе – я польщена. Я никогда невстречала такого мужчину. Никто в Японии не встречал такого мужчину. То, что тызахотел моё тело, – величайшая честь, которая может пасть на меня. Но это лишьлюбовь к моему телу. Ты возненавидишь меня за то, что я разрушила всё, что длятебя дорого. А это будет так, если я поеду с тобой.

– Нет, – возразил он. – Нет. Неужели ты непонимаешь? Да, я хочу твоего тела. Я мужчина. Но любовь мою к тебе нельзясвести к простому физическому соединению. Я клянусь тебе, Магдалина.

– А твоя жена? Твоя семья? Твои крестьяне ислуги? Что станет с ними?

Боже милостивый, а мой нерожденный ребёнок?Какое безумие обуяло меня сегодня?

Его пальцы раскрылись, и её ладоньвыскользнула. Но по-прежнему она стояла перед ним на коленях, нагая, маня егокаждой складкой своего бесконечно прекрасного тела.

– Что ты хочешь от меня?

Она вздохнула. Её грудь приподнялась,наполнившись воздухом, и снова опала.

– Никто не может повернуться спиной к своемудолгу, Уилл. А самурай – меньше всех прочих.

– Будь прокляты самураи, – проговорил он всердцах. – Будь прокляты все эти кодексы чести. Что значит честь там, где речьидёт о любви?

– Мужчины должны жить согласно чести, –ответила она. – Иначе любовь тоже становится бесчестной.

Он кивнул, медленно-медленно. Она тоже быладостаточно молода, чтобы быть его дочерью, но достаточно мудра, чтобы стать егоучителем. Он встал, глянул сверху на рыжеватую копну её волос.

– По крайней мере я минуту подержал тебя вобъятиях. Она подняла голову и посмотрела на него снизу вверх. Потом вдругбыстро обняла его ноги, уткнувшись лицом ему в колени.

– Пусть боги простят меня, – прошептала она. –Но я тоже мечтала. Слишком долго.

Солнце жгло с безоблачного неба. Было похоже,что боги, взяв землю в руки и добродушно встряхнув её, теперь хотелиисследовать скрупулёзно, тело за телом, полученные результаты. Возможно, онисейчас злорадствовали над все ещё бурлящими водами залива Эдо, над выброшеннымина берег джонками и сампанами, над мостами, которых больше не было, над реками,изменившими свои русла, над ушедшими в пучину деревнями и поднявшимися надравниной горами. Над кучами трупов и обезумевшими животными. Над Эдо,превратившимся в груду мусора. Но исследовать Эдо было непросто. Город былзатянут густой пеленой. По большей части она состояла из пыли, клубящиеся внеподвижном воздухе. Но немало тут было и дыма. Эдо горел.

Эдо горел. Но имело ли это какое-то значение?Дым плыл над садом, ел глаза и снова выдувался лёгким морским бризом. Какое этоимело значение?

И ещё Эдо шевелился – люди осознавали, чтоудар закончился, а они остались живы, тогда как их жены, дети, друзья лежалимёртвыми. Но в саду это вообще ничего не значило. Под сплетёнными ветвямирухнувших деревьев были уединение, и влажная зелёная трава, и ощущение толькосвоей плоти и продолжения своей плоти. Что происходило за стеной шелестящейлиствы, кто мог выкликать их имена со страхом или ненавистью в сердце – всё этобыло так же не важно, как уносимый ветром дым.

В саду не было пищи, но была вода, сочащаясяиз разрушенного родника. Вода была нужна – для многого. Для питья, конечно. Онипросто иссушили друг друга. Когда он впервые потянулся к её губам, онапосмотрела на него такими же расширившимися глазами, как когда-то Сикибу, но еёбабушка рассказывала, что её муж, дед Магдалины, тоже хотел от неё этого, и онаохотно сдалась. Потом она воспользовалась языком более по-японски – чтобыисследовать его тело, его подмышки, его живот, его бедра, подвергнуть егосладкой пытке, дразня его плоть, быстролётными движениями, крутясь и извиваясь,подносить свои руки и ноги, свой живот, свои ягодицы к его губам, тут жеотстраняясь, прежде чем он мог завладеть ими. Вот уже действительно, вода нужнабыла для питья.