Ульрих смешался.

– Нет, вы не так меня поняли. Конечно, я вам подарю ее: очень хорошо, что вы хотите почитать Библию. Но я не ожидал, что вы заинтересуетесь ею.

– Отчего? Неужели я произвожу впечатление неисправимого грешника? – улыбнулся граф. – Впрочем, может быть вы и правы, но Библия все равно интересует меня… А, я понял, отчего вы не захотели подарить ее мне! Вы, видимо, вспомнили наши беседы в моем замке и опасаетесь, что я использую ваш перевод для критики Священного Писания? Упаси господи, месье председатель Городского Совета! Я мог позволить себе такое лишь в сугубо доверительном разговоре с вами. Во-первых, зачем мне неприятности? У меня нет ни малейшего желания быть поджаренным на костре церковниками или побитым камнями фанатиками. Во-вторых, как я могу покуситься на те чувства, из-за которых люди становятся религиозными? Для кого-то это страх, для кого-то – надежда, для кого-то – любовь, для кого-то – ощущение защиты; есть и такие, кто горой стоят за веру из ненависти ко всему роду людскому, из желания поставить себя выше других, хотя бы в страданиях и смерти, ну, а также из властолюбия, честолюбия – и так далее, и так далее.

И чтобы я покусился на все это? Спаси Бог! Вообще, людям надо во что-то верить, – мы все уверены, что миром правят некие высшие силы, как бы их не называть и не представлять себе. Мне рассказывали моряки, вернувшиеся из-за моря, что тамошние дикари, например, верят в великого и свирепого бога Кецалкоатля и приносят ему кровавые жертвы. Точно так же иудеи, а вслед за ними христиане, верят в великого и грозного бога Саваофа и тоже приносят ему жертвы, в том числе человеческие, совершая воссожения на кострах в его честь. Христиане, помимо того, верят еще в Иисуса, который сам стал жертвой, впрочем, его тело они до сих пор охотно кушают во время евхаристии. Магометане верят в Аллаха, а индийцы, как писал Марко Поло, в каких-то там Будду или Кришну. Все в кого-то или во что-то верят, значит, так нужно – верить…

А по-моему, мы и не представляем себе, даже в самых общих чертах, что за силы управляют нашим миром. Мы даем им имена, мы приспосабливаем их под привычные нам образы, но мы никогда не сможем постичь их. Однозначного и определенного ответа мы не получим, и до конца дней своих человечество будет мучиться от этого.

– Ответ уже дан, – нервно произнес Ульрих.

– Да, да, да! Знаю, что вы сейчас скажете. О божественном откровении, опять-таки о Священном Писании – и прочее, и прочее. Но точно такую же фразу – «ответ уже дан» – произнес бы и служитель свирепого бога Кецалкоатля у жертвенного алтаря, и мулла в мечети, и индусский жрец в своем храме. Фраза была бы та же самая, – только каждый подразумевал бы учение своего бога или своих богов…

Господь милосердный, как вы побледнели, Ульрих! Ну, не переживайте так, я не хотел обидеть нашего Иисуса, а вас – тем более. Не принимайте всерьез болтовню выжившего из ума старика; как говорили латиняне, «старые люди во второй раз становятся детьми». Мы, старичье, подобно детям болтаем всякий вздор и задаем вопросы, на которые не может ответить человек, уже вышедший из детства, но еще не состарившийся.

А ведь я приехал к вам с просьбой, месье председатель… Святые угодники, о чем же я хотел вас попросить? Вот видите, что делает старость! Каждый раз со мной такая петрушка! А, вспомнил! Я к вам прибыл как ходатай: хочу попросить вас за монашек из обители Святой Бригитты. Этот монастырь находится на самой границе городских владений; можно сказать, что он одним боком стоит уже на моей территории. Наш род лет, эдак, с восемьсот помогает монашкам Святой Бригитты. В этой обители похоронены некоторые представительницы нашего семейства; в частности, все семь моих жен погребены там. Но Бог с ними, с костями мертвых, им все равно, где гнить, – я ходатайствую перед вами о живых насельницах монастыря. Большая часть тех, кто сейчас находится в Святой Бригитте, это несчастные девушки, для которых, по разным причинам, монастырь – единственное и последнее прибежище, и больше им некуда идти. Однако ваш Совет принял решение о закрытии этого монастыря, после чего толпы городских бездельников ринулись туда, чтобы попользоваться монастырским имуществом или самими монашками, или тем и другим сразу. При виде опасности сестры заперли ворота, залезли на стены – и не хуже иных солдат отбивали атаки нападавших до тех пор, пока не подоспел отряд, который я отправил на помощь обители. Но сами понимаете, поскольку этот монастырь все-таки расположен на вашей земле, то долго держать в нем моих людей нельзя; я уже и так формально дал вашему городу повод к войне, – надеюсь, вы не начнете против меня военные действия?

«Сатира на обет безбрачия». Неизвестный художник начала XVII века

Надо что – то предпринять, месье Ульрих, пожалейте несчастных девушек! Если вы непременно хотите закрыть Святую Бригитту, то придумайте, по крайней мере, куда пристроить ее обитательниц. Нельзя же, в самом деле, на пороге зимы выгнать их на улицу и бросить на произвол судьбы?

– А почему бы вам, ваше сиятельство, не позаботиться о них? – недовольно спросил Ульрих, которому был неприятен этот разговор, с одной стороны, из-за богохульных высказываний графа; с другой стороны, из-за того что действительно было непонятно, как поступать с монашками закрываемых монастырей.

– Каким образом? – удивился граф Рауль. – Если я захочу сохранить их монашеское житье, то должен буду построить для них новую обитель где-нибудь в своих владениях. Вы представляете, чем это чревато для меня в нынешние времена? Меня тут же назовут ярым церковником и папистом; ваш же Городской Совет первым назовет меня так, и вы, месье председатель, вряд ли станете возражать против этого. Или вы все же советуете мне открыть новый монастырь?

– Нет. Монастыри должны исчезнуть, как вредные для веры Христовой заведения, – замотал головой Ульрих.

– То-то и оно! Такие идеи сейчас разделяются очень многими, а я, как вам уже докладывал, не хочу пасть от руки какого-нибудь фанатика! Да и политические осложнения с моими соседями, принявшими евангелические истины, мне не нужны. Но если я, напротив, буду способствовать обмирщанию, так сказать, бывших монашек, то есть пристрою их к делу или замуж выдам, то на меня обрушатся верные сыны католичества. Среди моих крестьян, между прочим, большинство таковых. Что же