* * *

– Трактирщик! Пива!

– Заведение закрывается.

– Как это – закрывается? Да мы едва успели выпить по дюжине кружок! Еще пива, мошенник!

– Нет, сегодня больше не получите. Заведение закрывается.

– Да ты, видать, ополоумел? Закрывать в такое время? Говорят тебе, давай пива!

– Это вы ополоумели! Забыли постановление Городского Совета? С октября по март трактиры велено закрывать с наступлением темноты, а с марта по октябрь – как только солнце спрячется за шпилем Умиления Девы Марии.

– До чего мы дожили! Что за порядки, что за город! То чума пришла – и пива нет, то бунт начался – пиво закончилось, то брат Ульрих стал председателем Городского Совета – и пива не дают! – Якоб в сердцах стукнул глиняной кружкой по столу.

– Это еще что, – трактирщик придвинулся к Якобу с Иоганном и понизил голос, – я слышал, что в одном городе ввели ограничение на продажу хмельных напитков и обязали трактирщиков строго следить, чтобы никто не напивался в их заведениях, а кто нарушает – того штрафуют или вовсе закрывают его трактир. Тех же, кто напьется – секут на площади прилюдно.

– Мой Бог! Куда мы катимся! – всплеснул руками Якоб. – Теперь, стало быть, когда сидишь в трактире, ты должен считать выпитые тобою кружки, чтобы не было перебора?! Что же это за удовольствие такое, и где тут отдых душе, я вас спрашиваю? Нет, милые мои, так вы людей до революции доведете: сегодня человек не допьет, завтра не допьет, послезавтра не допьет, а потом озвереет и взбунтуется. Правда, брат Иоганн?

– Обязательно взбунтуется, брат Якоб, – мрачно кивнул Иоганн. – Со времен Ноя людям предписано пить вино и пиво, дабы не погибнуть. Когда был всемирный потоп, от воды погибли все, кроме праведного Ноя с его семейством, а праведным он был оттого, что много пил вина. «Кто пьет много, тот видит Бога», – сказано в Писании.

– Врешь! В Писании такого нет!

– Нет? А могло бы быть…

– Ну же, вставайте! – поторапливал Якоба и Иоганна трактирщик. – Смотрите, на улице уже совсем темно. Вы, конечно, мои постоянные посетители и люди вы славные, веселые, но я не хочу из-за вас ссориться с Городским Советом. Ну же, поднимайтесь!

– Ох, что за жизнь! Не дают выпить, как следует, гонят в холодную осеннюю ночь…Пошли, брат Иоганн; лучше нам сдохнуть от такой жизни!

– Опять начинаешь стонать, Якоб… Стой, погоди, не тащи меня. Погоди, тебе говорят! Господин трактирщик, если нам нельзя пить у вас в кабаке, то с собой-то мы можем взять выпивку?

– Это – пожалуйста. Это не запрещено, – просиял хозяин заведения.

– В таком случае, вот тебе серебряная монета! Дай нам большую бутыль вина и закуски побольше. Мы найдем место, где выпить.

– О, у вас хороший вкус, господа! – засуетился трактирщик. – Еще старый Оноре, – вы не знали старика Оноре? – ну да, откуда вам его знать, он умер задолго до того, как вы поселились у нас… Еще старый Оноре говаривал: «Вино на пиво – это диво!», – а вслед за Оноре это стали повторять многие мои посетители. Старик за свою жизнь выпил море вина, пива и водки; он был большим знатоком питейного дела и умел составлять такие смеси, что они даже мертвого подняли бы из гроба. От одного глотка человека прошибало насквозь, будто ему в глотку шарахнули из аркебузы! Был у старика один излюбленный коктейль, который назвал он своим именем, – так поверите ли, когда коктейль пролился на стол, то прожег не только столешницу, но и пробуравил ножку стола, подобно сверлу, а затем ушел в пол, проделав в нем отверстие! Поглядите, вот это отверстие в полу, а стол пришлось выбросить, ножка отвалилась. Бедняга Оноре, от своего коктейля он и умер: выпил как-то его с пинту, пришел домой – и взорвался! В клочья разнесло старика, и от дома – одни обломки. Как именно это случилось, никто не знает; люди думают, что Оноре хотел задуть свечу, – тут и рвануло! …

Возьмите бутыль, господа, лучшее вино вам налил. А здесь, в корзине, закуска: копченый окорок, жареная курица, бараньи колбаски, вареные яйца, несколько луковиц и коврига хлеба. Всего доброго, месье! Приходите завтра, коли пожелаете.

* * *

– Матерь Божия! Темень какая! И холодно, и дождик начинается, – передернул плечами Якоб. – Куда мы с тобой потащимся, брат Иоганн, ума не приложу. Если ты рассчитываешь на гостеприимство вдовы плотника, то напрасно: она нас с тобой на порог не пустит. Праведницей заделалась, наслушалась проповедей Ульриха, дуреха! С тех пор, как она выставила нас из своего дома, я, признаться, пытался подкатить к ней пару раз, но куда там! Еще и наставления пришлось выслушивать о том, что нравственно, а что безнравственно в отношениях между мужчиной и женщиной, исходя из учения Спасителя… Так где же нам выпить?

– Пошли, я знаю одно местечко, – Иоганн отдал Якобу оплетенную соломой бутыль с вином, а сам взял корзину с едой.

– Ой, какая тяжелая! Далеко ли идти? Я быстро устаю от таскания тяжестей, ты же знаешь, брат Иоганн.

– Ничего, пройдешься немного. У тебя уже три брюха одно над другим свисают, – вон, камзол даже не можешь завязать. Меньше надо кушать и больше двигаться, брат Якоб.

– Нет, ты не прав. Видно, что ты слаб в медицине. Жир образуется не потому, что человек, к примеру, сиднем сидит целыми днями и съедает десятки разных кушаний. Нет, образование жира связано с характером человека! Толстеют люди вдумчивые, склонные к глубоким размышлениям и предвидению будущего. Как установил Аввероэс, в основе всего мира лежит двойственная истина; она определяет, в том числе, существование людского общества и каждого человека по отдельности. Это значит, что тот, кто мыслит глубоко, во всем видит две истины и, следовательно, думать ему приходится в два раза больше, чем тому, кто видит только одну истину. Но размышления требуют ужасно много энергии; мыслительная работа очень тяжелая: для того чтобы с ней справиться, надо много кушать, к тому же, всегда иметь еду в запасе. Вот поэтому в теле человека, видящего две истины, образуется жир: его запасает организм такого человека для размышлений, как рачительная хозяйка запасает дрова для очага, готовясь приготовить обед на большую семью. А тот кто живет поверхностно и видит мир однобоко, тот, конечно, не толстеет, – зачем ему жир?

– Ладно, пошевеливайся, глубокий мыслитель! Я, может быть, вижу только одну истину, но вижу ее отчетливо. Сейчас она состоит в том, что