крестьянам!». Придя в Восточную Европу, Красная армия всеми силами старалась проводить ту же линию, конфискуя земли у богатых собственников и передавая их безземельным крестьянам[682]. Но в Восточной Европе эта простая формула не дала того эффекта, которого ожидали советские чиновники и на который надеялись их коммунистические собратья.

Хотя впоследствии немецкая земельная реформа затронула всех и каждого, на первых порах она фокусировалась на крупных поместьях, находящихся в собственности у юнкеров — бывших прусских аристократов. Рифмованный лозунг, под которым реализовывался этот проект — Junkerland im Bauerhand («Помещичью землю — в крестьянские руки!»), — придумал Вильгельм Пик. 3 сентября 1945 года советские оккупационные власти издали декрет, согласно которому изъятию подлежали любые земельные владения, превышавшие примерно 50 гектаров, а также все земли лиц, активно сотрудничавших с нацистской партией. Под эти критерии подпадали около 7 тысяч крупных поместий. Конфискованная земля была разделена на маленькие участки. Две трети ее были переданы 500 тысячам безземельных батраков, безработных горожан и беженцев с востока. Еще треть осталась в руках государства[683].

Разумеется, некоторые из тех, кого облагодетельствовала эта программа, были благодарны советским властям. Сельские управы украшали транспарантами и цветами, люди пели песни и восхваляли коммунистов. Но подобные случаи были не слишком частыми. Чаще процесс перераспределения осложнялся пристрастностью и нелепостью. В отдельных комиссиях, созданных для раздела земли, преобладали бывшие нацисты. Другие комиссии использовали полномочия для сведения старых счетов или даже для удовлетворения корыстных интересов своих членов. Кое-где земельная реформа привела не к сокращению земельных наделов, а, напротив, к их укрупнению. Некоторые из «новых фермеров», обретя землю, не получили ни инвентаря, ни семян, ни рабочего скота. Очень скоро их постиг голод.

Далеко не всех, кто лишился земли, если даже это были большие юнкерские поместья, можно было отнести к надменной аристократии. Поскольку очень многие хозяева земельных угодий погибли в годы войны или оказались в тюрьме, комитеты зачастую отбирали землю у женщин и детей, тем самым обрекая их на полную нищету. Эрих Лёст, который в то время батрачил на ферме в Саксонии, позже описал процедуру отъема земли у двух добродушных пожилых сестер-аристократок. Местные жители сочувствовали им; особенно они пожалели об изгнании бывших хозяек, когда в отобранный у них замечательный дом вселилась группа беженцев из Силезии. «В поместье больше не выступал хор и не играл духовой оркестр, — писал Лёст. — Никому и в голову не приходило украсить дом цветочными гирляндами. Это совсем не походило на благостные картины, изображавшиеся потом в официальных хрониках». Переселенцы тосковали по фермам, брошенным ими в Силезии, и мечтали вернуться назад[684]. Поскольку подобных ситуаций было очень много, численность коммунистов в сельской местности росла не столь быстро, как ожидалось[685].

В Польше к земельной реформе относились с особой подозрительностью, поскольку здесь слово «коллективизация» имело самые негативные ассоциации. Многие поляки в восточной части страны имели родственников или друзей, проживавших по ту сторону границы, в Советской Украине, где крестьяне сначала пережили земельную реформу, потом коллективизацию, а затем голод. Страх перед подобной судьбой был настолько велик, что польские крестьяне нередко вопреки собственной выгоде противились дроблению крупных хозяйств, полагая, что такая реформа может стать прелюдией к коллективизации всей земли (кое-где именно так и получилось). Даже в гипотетическом плане аграрная реформа не пользовалась в Польше такой популярностью, как в других странах. Несколько попыток провести ее, предпринятых в 1920-е и 1930-е годы, провалились именно из-за того, что крупные хозяйства в целом хорошо управлялись, заставляя реформаторов задумываться о том, что маленькие фермы будут менее эффективными[686]. Как бы то ни было, большая часть крупнейших латифундий находилась на востоке Польши, отошедшей к СССР.

Осознавая все это, польские коммунисты проявили осторожность, первоначально освободив мелкие и средние хозяйства от реформирования. Вместо этого декрет о земельной реформе, принятый в 1944 году, предписывал немедленную конфискацию всех земель, принадлежавших «гражданам рейха, не являвшимся поляками, а также польским гражданам c немецкими корнями» (Volksdeutsche) и «предателям родины», определяемым весьма расплывчато. Изъятию подлежали и все хозяйства, превышавшие 100 гектаров[687]. В целом экспроприации подверглись около 10 тысяч поместий, а еще 13 тысяч были уменьшены в размерах[688]. Всего акция затронула 20 процентов сельскохозяйственных земель.

Но даже такая политика, затрагивающая исключительно богатых, немцев и коллаборационистов, оказалась не столь популярной в Польше, как предполагалось. В мае 1945 года на совещании в Москве Гомулка признал это. «В этом вопросе мы не провели необходимую агитационную работу», — осторожно разъяснял он. Хотя аграрная реформа должна была бы пробудить в крестьянской массе благодарность к коммунистическому режиму, крестьяне, по словам Гомулки, все еще воспринимают ее с подозрением и прислушиваются к «реакционным силам». Чтобы справиться с этой проблемой, заявлял польский лидер, коммунистической партии нужно ясно и четко высказаться против коллективизации. «На этой стадии нет никакого смысла даже думать о польских колхозах; мы открыто говорим фермерам, что партия не поддерживает колхозы, поскольку она руководствуется волей народа». Георгий Димитров, бывший руководитель Коминтерна, был обеспокоен таким подходом. Его интересовало, что произойдет, если часть крестьян все-таки захочет перейти к коллективному хозяйствованию. «Мы не допустим такой ситуации», — ответил Гомулка[689].

Теоретически земельную реформу с большим энтузиазмом могли встретить в Венгрии, сельская экономика которой по-прежнему сохраняла феодальные черты. В 1939 году тысячная часть всех землевладельцев контролировала около 30 процентов венгерских сельскохозяйственных угодий. Многие из этих хозяев жили в древних замках, возвышавшихся посреди обширных латифундий. В то же время крестьянские наделы были очень маленькими, а крестьяне жили в крайней бедности. В довоенной Венгрии популисты часто рассуждали об аграрной реформе, хотя обычно они имели в виду не коллективизацию советского типа, а замену аристократических поместий кооперативами мелких собственников[690].

После войны венгерские политики пришли к нелегкому консенсусу относительно самой необходимости аграрных преобразований, но по вопросам их масштабов и сроков они договориться не смогли. Обе проблемы были разрешены советскими оккупационными властями, которые весной 1945 года заставили Временное правительство немедленно приступить к осуществлению аграрной реформы. В качестве главного аргумента командование Красной армии указывало на то, что начало земельного передела заставит венгерских крестьян, продолжающих воевать с советскими войсками, сложить оружие и вернуться домой. Столь же быстро советское командование определилось и с масштабом реформы, которой предстояло стать всеобъемлющей и жесткой. Согласно декрету о начале аграрных преобразований, принятому в марте 1945 года, экспроприировались все поместья — включая угодья, скот и технику, — превышавшие 570 гектаров, а также владения «немцев, предателей и коллаборационистов». Церковная собственность осталась нетронутой[691].

Все изъятое имущество было распределено между