class="p1">Никки меня не слушала. Она вошла в раж. Почему так получилось, Декс, что за все время нашего знакомства она про тебя даже не упоминала ни разу? Но в тот день ты практически была там с нами: призрак будущего сам явился в прошлое.

– И еще! Она как… овсянка.

– Серая и комковатая? – спросила я, после чего состоялось краткое обсуждение комков, которое лучше опустить.

– Нет. Нет! Как пудинг. Больничный пудинг в пакетиках, который надо разводить водой.

– По-моему, водой разводят желе.

– А я говорю, пудинг.

– Зачем вообще делать пудинг, а не горячий шоколад?

– Лучше скажи, как из воды получается желе? Откуда тогда берутся кубики? И вообще, я говорю про ванильный пудинг.

– Да кому нужен ванильный пудинг.

– Вот именно! – согласилась она.

– И вообще, чего ты взъелась?

– Потому что глупо думать, что можно приготовить желе из порошка и воды. Глупо даже для тебя.

– Нет, Никки, – возразила я на ее замечание о глупости. – Чего ты взъелась на Ханну?

– Я не взъелась. Я…

– Что?

– Погоди секунду, я думаю.

– Слишком медленно.

– Пошла ты. – Она сняла рубашку. Было еще довольно тепло. Я приподняла задницу, чтобы стянуть с себя юбку. – Декстер даже не пытается – вот что я в ней ненавижу. Она же ничтожество, зануда; и ладно бы, если она того и добивалась бы, но ведь она же постоянно злится и киснет, что люди считают ее ничтожеством…

– «Люди» – это типа ты.

– Ну да. Какая разница. Допустим, я. Короче, ведет себя, будто я виновата, что она неудачница. Будто я гребаная ведьма и наложила на нее проклятье.

– Чпок! – Я шлепнула по ее голове. – Ты превращаешься в ничтожество.

– Абракадабра! – Она сделала пасс руками, случайно или намеренно задев мою грудь. – Ты превращаешься в рогатую жабу.

– То есть она еще и рогатая жаба?

– Нет, это ты жаба, – пояснила она. – А я рогатая.

Каждый раз как впервые.

Даже в тот последний день, когда за лето мы уже перепробовали все мыслимые варианты, когда приноровились к телам друг друга и научились добавлять к нам третье тело, когда она знала мой вкус, а я знала, где надо тереть и когда остановиться и от чего она становится мокрой. Но никакого сравнения с давно женатой парой, ведь опасность всегда была рядом. На нас могли наткнуться люди или напасть животные. Обстановка, позы, условия всегда различались: на рельсах или в ржавом товарном вагоне, перекатываясь по полу станции, уворачиваясь от осколков стекла, а после находя муравьев и букашек в таких местах, где насекомых не бывает. Запретное удовольствие вспыхивало еще ярче, когда мы были вдвоем, потому что Крэйга раздражало, когда мы наслаждались друг другом без него. Его самолюбие задевала мысль, что вовсе не его член является гвоздем программы; и хотя он кончал, слушая наши описания приливной волны желания, спазмов мышц и судорожно поджатых пальцев ног, дрожи по всему телу, он нам не верил; ему казалось, что у него ощущения богаче и что он может подарить нам еще большее наслаждение. Девчонки не врубаются в секс, твердил он, не по-настоящему. Нам повезло, говорил он, что он не знает, какой кайф мы упускаем. Это ему повезло, хихикали мы за его спиной, и когда накатывала волна, нам обеим нравилось кричать.

Не знаю, зачем им была я; возможно, они скучали; возможно, я служила запасным выходом; возможно, Крэйг любил Никки, а Никки любила меня; возможно, мы втроем составляли нечто значительное, как поэма, песня или рок-группа гораздо больше простой суммы слагаемых, а тогда все мы хотели стать значительнее. Не знаю, зачем они были мне, разве что жизнь казалась мелкой, а это – огромным. Они нуждались во мне, а ведь раньше я никому не была нужна. Ты должна помнить, Декс: я только что нашла Курта и поклялась себе, что стану другой, буду существовать так, как поется в его песнях, не ступлю на простой путь, и моим искусством станет жизненный опыт. Я совершенно переродилась, и недаром младенцы только срут, сосут титьку и ссут в лицо родителям. Больше они не ничего не умеют и не знают.

Декс. 1992

В первый раз получилось смешно. Мне это оказалось не по силам. Я не настолько была в себе уверена, чтобы схватить ее за волосы и держать под водой, не позволяя вынырнуть, пока она успеет сломаться, но не утонуть. Ее держала Лэйси, а я держала нож. Никки вырывалась, насколько позволяло ей связанное тело, и когда Лэйси наконец позволила ей глотнуть воздуха, Никки была вся мокрая и тряслась; гнилая вода сероватыми струйками стекала по лицу. Она сделала один-два глубоких вздоха, и, прежде чем она успела согласиться на признание или снова начать сопротивляться, Лэйси опять сунула ее головой в ведро, крепко держа содрогающееся тело.

Я тоже задержала дыхание, а когда в легких заныло, спросила:

– Слишком долго?

– Положись на меня, – ответила она.

На этот раз, когда Никки вынырнула, мокрая и отдувающаяся, она была готова говорить.

– Не знаю, какую хрень вы задумали, только отпустите. Пожалуйста.

Бывало, я пыталась утопиться в ванне – не по-настоящему, в виде эксперимента: уходила под воду и лежала, пялясь в потрескавшийся потолок, крепко сжав губы в теплой воде и мысленно приказывая себе терпеть. Если я открою рот, думала я, то смогу дышать в воде. Ничего сложного, я тысячу раз случайно захлебывалась в тысячах летних бассейнов. Но я никак не могла себя заставить. Нельзя приказать собственному телу умереть. Если хочешь, чтобы оно умерло, придется его убить.

– Готова? – спросила Лэйси, и, когда Никки кивнула (к лицу прилипли мокрые волосы, сочась ручейками на голую грудь), я нажала кнопку «запись». Лэйси скрестила на груди руки и стала расхаживать взад-вперед, как адвокат в телевизоре, и мне почему-то показалось, что так нельзя. Мы должны тихо сидеть в уголке, отведя взгляды, подумала я, как священники.

Магнитофон тихо шелестел в ожидании. Мы записывали поверх Курта, но Лэйси сказала: только один раз, ведь ночь как раз в духе Курта и он бы понял.

Лэйси велела ей начать с самого начала, и Никки рассказала, как в шестом классе, когда ей надоела ее великолепная новая (и моя бывшая) лучшая подруга Алекса, она уговорила остальных девочек из своей компании гнобить ее до конца учебного года. Я вспомнила, что и сама вступила в клуб Мелани «Я ненавижу Алексу», который существовал лишь в виде списка участников, пущенного по классу и на следующее утро оставленного на парте Алексы, так же как прошлогодний клуб «Я