ненавижу Ханну», – не потому, что действительно ее ненавидела, а просто ненависть к Алексе казалась актуальным трендом, к тому же безопаснее было выступать против нее, а не за. Никки рассказала, как подбила Ники обвинить мистера Аурда в том, что он лапал ее в компьютерной лаборатории, но, когда Ники начала жаловаться на последствия – мистера Аурда уволили, он напился и пытался броситься под автобус, а сама Ники угодила к психотерапевту, который на самом деле лапал ее после каждого сеанса, – Никки рассмеялась и заявила, что никого ни на что не подбивала, и Ники сама все придумала, и лучше бы ей уступить психотерапевту, потому что она явно сбрендила. Дальше – больше: Сару Клэйбор арестовали за магазинную кражу, потому что кто-то подложил в ее сумочку шарф от Келвина Кляйна; Даррена Сайкса избила пара отморозков из Белмонта, потому что кто-то сообщил им, что он свинтил фигурку-талисман с капота их машины, не считая тщетных попыток Даррена опровергнуть слух, что он трахал козла; Джессика Эймз без всяких объяснений, не дав возможности извиниться, бросила Кэша Уорнера, потому что кто-то нашептал бедняжке, что он изменяет ей с сексуальной математичкой на замену. Уйма катастроф, и на всех Никки оставила дьявольские отметины – но не отпечатки пальцев.

Подошла и миновала полночь.

Когда поток историй, где-то к концу десятого класса, иссяк и Никки сказала, что хватит уже, она голодна, устала и выдохлась, Лэйси снова окунула ее головой в ведро и держала так долго, что сопротивление прекратилось.

Когда Никки вынырнула, она еще дышала, и ее рыдания могли бы меня тронуть, если бы не свежие признания; и даже зная, на что она способна, я на мгновение заколебалась, спрашивая себя, не пора ли остановить Лэйси, пока она не зашла слишком далеко, что бы это ни значило, и гадая, хватит ли мне сил. Неужели Никки сумела заставить меня пожалеть ее, пожалеть ее пусть даже на миг? Возможно, она и впрямь ведьма.

Смешнее всего было воображать, что подумают случайные свидетели, наткнувшись на нас: они наверняка все поймут неправильно, приняв нас с Лэйси за злодеек, а Никки за жертву. В наших действиях увидят проделки дьявола, а нас сочтут теми, кем мы лишь притворялись.

Все должно выглядеть по-настоящему. Никки должна поверить, что мы собираемся навредить ей.

Она промокла до нитки и так рыдала, что не могла говорить.

– Я отлучусь пописать, – промурлыкала Лэйси. – Присмотри за ней.

И мы остались вдвоем.

– У нас есть время, – сказала Никки, мгновенно осушив слезы. – Наверное, ей захочется покурить.

– Лэйси не курит.

Никки только улыбнулась, во всяком случае, попыталась.

Она сильно закашлялась и сплюнула. Я опустила луч фонарика. Без Лэйси мне было тяжелее смотреть на нее. Труднее помнить, что мы не злодейки.

– Можешь просто развязать меня, пока ее нет, – сказала Никки.

– С чего вдруг?

– Боишься ее разозлить? Скажешь, что я сбежала. Она поверит.

– Мне незачем врать Лэйси, – ответила я. – Не я должна бояться.

– Ты охренела, Ханна? Приди в себя! Ты должна прямо-таки трястись от страха. Она же чокнутая. Думаешь, она отпустит хоть одну из нас? У нее совсем крыша съехала. Разумной Лэйси больше нет. Концерт окончен. Господи, да ты посмотри, что она заставляет тебя делать со мной.

– Она меня не заставляет.

– Отлично, так я и скажу копам.

– Каким копам? Ты же вроде говорила, нас обеих не отпустят.

– Слушай, мы же были подругами, так? Мы были подругами; я знаю, что облажалась, знаю, но ведь мы и правда дружили. Теперь ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать: мне просто было жутко хреново, я переживала насчет… ну, знаешь, всего, хотела убедиться, что ты ничего не помнишь, и да, я хотела трахаться с Лэйси, а потом, блин, выясняется, что на самом деле мне нравишься ты. – Она так тараторила, что слова сливались и летели со скоростью света. – Я тоже тебе нравилась, Ханна, нравилась, ты знаешь, что нравилась, можешь сколько угодно ей врать, но я-то знаю.

– У тебя точно не все дома, – сказала я ей.

– Гадство. – Она опять начала плакать. – Гадство.

«Возвращайся скорее, Лэйси», – думала я. Сейчас я могу переметнуться к ней, но уже не смогу быть прежней. Я должна стать той, кто крепко держит в руках фонарик и нож, кто стоит на посту в темноте, кто справится со всеми врагами. Вина. Страх. Сомнение.

Никки – зло, уверяла я себя, как уверяла Лэйси; теперь я сохраню верность. Лэйси контролирует ситуацию; мы обе контролируем. Этой ночью все зайдет настолько далеко, насколько мы захотим, и не дальше.

Тут Никки снова подала голос:

– Сначала она была моей. Лэйси.

– Заткнись.

Но сила не в ноже, а в держащем его человеке. Даже сейчас Никки понимала, чего я стою.

– Она катала меня в своем дерьмовом «бьюике», совсем как тебя. У нее в бардачке до сих пор валяется жвачка в виде сигарет? Она до сих пор слушает «Something in the Way», когда ей грустно?

Слушает.

– О, я бывала в ее машине, – сказала Никки. – И в ее комнате. Видела, как она молится на дурацкий плакат с Куртом Кобейном, встает перед ним на колени, будто он бог какой-то. Думаешь, ты первая ее разглядела? Думаешь, ты особенная?

– Я сказала: заткнись.

– Никакая ты не особенная. И близко не лежала. Есть я и Лэйси. А ты – всего лишь жалкий глупый олень, выскочивший на дорогу. В ожидании, когда его собьют.

– Я серьезно, Никки, умолкни. Или…

– Или что, Декс? Я и так в полном дерьме, спасибо твоей безбашенной подружке. И ты тоже. Не хочешь поразмыслить, кто тебя подставил?

– Я знаю Лэйси лучше, чем ты можешь даже вообразить. – Мне казалось, что я говорю не то, что я упустила важный момент или невольно выдала некую тайну, что Никки, раздетая и привязанная к стулу, все равно меня победит, а Лэйси никогда не вернется. Сколько мне еще ждать, спрашивала я себя.

Урок я усвоила. И теперь была готова ждать вечно.

– Это я ее знаю, – возразила Никки и опять ударилась в слезы, будто рыдания могли заставить меня поверить ей или вообще меня трогали. Она плакала, но голос был тверд, словно губы не знали, чем заняты глаза, отрешились от их панического блеска и собирались до конца отстаивать свою жестокую правду. – Я знаю, как она распаляется, и если к ней прижаться, то будто обнимаешь бутылку с горячей водой. Точно она в огне.

– Жалкая попытка, Никки.

– Я знаю, каково это, ощущать ее руки на теле, ее