— Его поймали! Сам слышал в столовке.

— От кого?

— Я его не знаю. Короче, это сделал ее дружок. Карл Амалара.

Я откинулся на спинку стула, одновременно со вздохомоблегчения и разочарования. Такое имя от фонаря не назовут. Итак еще одногнусное преступление на почве ревности.

— Вот и отлично, — сказал я.

Он ушел раззванивать новость по всей общаге. Я перечиталсвои рассуждения о Мильтоне, ничего не понял, порвал работу и начал заново.

На следующий день газеты поместили фотографию Амалары —весьма выигрышную, могли бы найти и похуже, — сделанную, видимо, по случаюокончания школы: такой грустный мальчик, смуглое лицо, темные глаза, на носуследы от оспин. Амалара пока не признался, но слишком много фактов говорилопротив него. Последний месяц он и Гейл Керман часто ссорились, а неделю назадвообще разорвали отношения. Сосед Амалары сказал, что тот ходил «какой-топодавленный». В сундучке под кроватью полиция обнаружила семидюймовый охотничийнож из магазина «Л. Л. Бинза», а также карточку убитой, изрезанную ножницами.

Рядом с фотографией Амалары газеты поместили снимок ГейлКерман — весьма неважный: по виду скромненькая блондиночка в очках и рядом сней собака. Блондинка щурилась и кривила губы в вымученной улыбке. Одна ее рукалежала на голове собаки. Все казалось убедительным. Должно было казатьсяубедительным.

Ночью снова подобрался туман — даже не по-кошачьи, а скореепо-пластунски. Я решил пройтись. Болела голова, и я вышел подышать свежимвоздухом; пахло промозглой весенней сыростью, перед которой неохотно отступалснег, обнажая стариковские проплешины прошлогодней травы.

Эта ночь врезалась мне в память, как одна из самыхпрекрасных. Под нимбами фонарей прохожие — шепчущиеся тени — напоминали идущихв обнимку влюбленных. Талый снег играл и пел, играл и пел в водостоках, и впесне чудились голоса моря, ушедшего от берегов.

Я бродил почти до полуночи, пока весь не вымок, по ветвистымдорожкам, среди теней и приглушенных шагов. Кто поручится, что мне невстретилась тень того, о ком вскоре заговорят как о Мартовском Выползне? Я,например, не поручусь: лица надежно скрывал туман.

Утром меня разбудил шум в холле. Я высунулся, наспехприглаживая волосы обеими руками и пытаясь пошевелить языком, который, какгусеница, прилип к небу. Я хотел спросить, кого там еще к нам зачислили, но мойвопрос опередили.

— Новая жертва, — крикнул кто-то, бледный от возбуждения. —Так что его выпустили.

— Кого?

— Амалару! — радостно сказал второй. — Когда это случилось,Амалара сидел в кутузке.

— Что случилось-то? — терпеливо спрашивал я. Ничего, говориля себе, разберемся. Сейчас все станет на свои места.

— Этот тип убил ночью новую жертву. И теперь ищут, куда онее дел.

— Кого? Жертву?

Передо мной опять качнулось чье-то бледное лицо:

— Голову! Он ее обезглавил!

Колледж Нью-Шарон и сегодня не из больших, а тогда был ещеменьше — о таких заведениях специалисты по связям с общественностью говорят«студенческая коммуна». Это и была коммуна, во всяком случае восемь лет назад:при встрече все кивали друг другу, хотя могли ни разу словом не перекинуться.Кивая той же Гейл Керман, ты понимал, что где-то ты наверняка ее видел.

Другое дело Энн Брэй; тут гадать не приходилось. Годомраньше она заняла второе место в конкурсе «Мис Новая Англия»: она там потрясновертела зажженный с двух сторон жезл под мелодию «Ты рассмотри меня получше». Ссерым веществом у нее тоже был полный порядок — редактор студенческогоеженедельника (вернее сказать, газетного листка, в основном заполненногополитическими карикатурами и выпендрежными письмами), участник драматическогокружка и президент местного отделения Национальной женской организации. На первомкурсе, когда я был совсем еще молодой и горячий, я как-то раз передал в еегазетку материал на колонку, а ее саму попросил о свидании — и получил сразудва отказа.

И вот сейчас она мертвая… хуже, чем мертвая.

Утром, по дороге на занятия, я кивал своим знакомым илибросал «привет» с какой-то особой старательностью, словно хотел этим сгладитьбесцеремонность, с какой я их в упор разглядывал. А они, в свою очередь, меня.Среди нас был черный человек. Черный, как массивные пушки времен Гражданской войны,то и дело обволакиваемые туманом. Мы вглядывались друг другу в лицо, ища этусамую черноту.

На этот раз арестов не последовало. Полицейские машины, какголубые жуки, круглосуточно ползали в тумане по студенческому городку свосемнадцатого по двадцатое, и свет фар тыкался во все углы и закоулки.Администрация ввела комендантский час — 21. 00. Влюбленная парочка, имевшаяглупость обниматься в рощице, что за Домом выпускников, угодила в участок, гдеее промурыжили три часа.

Двадцатого прозвучала ложная тревога, после того, как на тойже стоянке, где была убита Гейл Керман, обнаружили парня в бессознательномсостоянии. Совершенно потерявший голову участковый полицейский, даже не пощупавпульс, положил тело на заднее сиденье, прикрыл лицо местной топографическойкартой и, врубив сирену, погнал машину через вымерший кампус в ближайшуюбольницу. Вой стоял такой, будто сонмище ведьм летело на шабаш. На полдорогепокойник сел и тупо спросил: «Где я, а?» С полицейским едва не случилсяродимчик, чудом в кювет не угодил. Тот, кого он принял за покойника, оказалсяпервокурсником Доналдом Моррисом. Два дня тот пролежал с тяжелым гриппом —кажется, гонконгским, хотя могу и ошибаться, — а тут потащился в столовку засупом и жареными хлебцами и на тебе, хлопнулся в обморок.

А ростепель продолжалась. Люди собирались кучками, причемкучки эти быстро распадались и так же быстро возникали. Невозможно было слишкомдолго видеть одни и те же лица — в голове начинали крутиться нехорошие мысли.Слухи распространялись со скоростью света. Кто-то видел уважаемогопрофессора-историка возле моста и он якобы то рыдал, то хохотал, как безумный.Кто-то слышал, что Гейл Керман перед смертью написала кровью два пророческихслова на стоянке возле отделения зоологии. А еще говорили, что это ритуальныеубийства с политической окраской и совершены они якобы экстремистом, бывшимчленом организации «Студенты за демократическое общество», в знак протестапротив войны во Вьетнаме. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота. ВНью-Шароне эсдэовцев было семь душ. Одна такая акция, и от местной организациимокрого бы места не осталось. Из этой «утки» родились совсем уже зловещиеслухи, которые распространялись здешними правыми. Короче, в течение сумасшедшейростепельной недели мы все только тем и занимались, что высматривали повсюдуэкстремистов.