Репортеры, кидавшиеся из одной крайности в другую, дружноигнорировали очевидную схожесть почерка нашего убийцы с действиями знаменитогоДжека Потрошителя, предпочитая искать аналогии в далеком 1819 году. Энн Брэйбыла найдена на раскисшей земле, однако не было никаких следов — нинападавшего, ни жертвы. Бойкий журналист из Нью-Гэмпшира, явно питавшийслабость к мистике, окрестил убийцу Мартовским Выползнем в честьнебезызвестного доктора Джона Хокинса из Бристоля, прикончившего пятерых своихжен различными аптекарскими инструментами. Отчасти, наверное, из-за отсутствияна мокрой земле каких бы то ни было следов эта кличка сразу закрепилась заубийцей.

Двадцать первого зарядил дождь. Торговые ряды в виде каре исам внутренний дворик превратились в стоячее болото. Полиция объявила, чтосокращает количество патрульных машин вдвое, зато внедряет переодетыхдетективов, мужчин и женщин.

Студенческая газета вышла с резкой, хотя и не совсем внятнойредакционной статьей. Смысл ее сводился к тому, что из-за этого маскарада сряжеными полицейскими, изображающими из себя студентов, невозможно будетотличить чужака-преступника от подставных фигур.

Вместе с сумерками снова опустилась туманная мгла и неспеша, словно бы в раздумьи, поползла по улочкам, накрывая дома один за другим.Вся такая легкая, бесплотная и при этом неумолимая, зловещая. В том, чтоМартовский Выползень был мужчина, никто не сомневался, а его сообщницей былаэта мгла — женщина… такое у меня было ощущение. Наш маленький колледж словноугодил ненароком в пылкие объятия двух безумцев, чье брачное ложе было освященокровью. Я сидел, курил, смотрел, как вспыхивают огни в сгущающихся сумерках, изадавался вопросом: «Все ли на этом закончилось?» В комнату вошел мой сосед итихо прикрыл за собой дверь.

— Скоро пойдет снег, — сказал он.

Я обернулся.

— Что, объявили по радио прогноз?

— Нет, — сказал он. — Тут прогноз не нужен. Про весенний«молочный кисель» слышал?

— Вроде слышал, — сказал я. — В детстве. Это что-то излексикона наших бабушек.

Он стоял рядом, глядя в окно на подступающую тьму.

— Бабье лето не каждый год бывает, — сказал он, — а такаявесна вообще редкость. В здешних краях настоящее бабье лето — в три года раз. Атакое — раз в десять лет. Это же ложная весна, обманная… точно так же, какбабье лето — обманное лето. Моя бабка говорила: «После этого „молочного киселя“жди возврата зимы. Чем дольше эта ростепель, тем сильнее обрушится снежнаябуря».

— Сказки, — сказал я. — Неужели ты в это веришь? — Язаглянул ему в глаза. — И все равно как-то не по себе. Тебе тоже?

Он ободряюще улыбнулся и стянул одну сигаретку из раскрытойпачки, лежавшей на подоконнике.

— Я подозреваю всех, кроме нас с тобой, — сказал он, иулыбка его как-то съежилась. — Бывает, что и тебя подозреваю. Ну что, сыграем вклубе на бильярде? Даю тебе фору — десять шаров.

— На следующей неделе у нас контрольная по тригонометрии.Как бы не схлопотать жирный «неуд» и пару ласковых впридачу.

Он ушел, а я еще долго глядел в окно. А когда я открыл книгуи стал понемногу врубаться, мысленно я был там, среди блуждающих вечернихтеней, там, где вступал в свои права главный призрак.

В эту ночь была убита Адель Паркинс. Шесть полицейских машини семнадцать агентов в штатском, в том числе восемь девушек из самого Бостона,с виду обычные студентки, — вот такими силами патрулировался кампус. И всеравно Мартовский Выползень прикончил новую жертву, безошибочно выбрав ее среди«своих». И ложная, обманная весна была его пособницей, его подстрекательницей.Он убил новую жертву и оставил за рулем ее «доджа» модели 1964 года, где ееутром и нашли… не всю… что-то лежало на заднем сиденье, а что-то в багажнике.На ветровом стекле кровью было нацарапано (нет, это уже не слухи): ХА! ХА!

Городок охватила легкая паника. Адель Паркинс мы как бызнали и не знали. Неприметная, задерганная женщина, которая гнула спину встуденческой столовке в вечернюю смену, когда прожорливая шатия-братия по путииз библиотеки опустошает подносы с гамбургерами. Ее последние дни — имеются ввиду рабочие — были сравнительно легкими: комендантский час строго соблюдался,и после девяти вечера в столовую заглядывали только голодные полицейские иночные сторожа, повеселевшие с тех пор, как охранять им стало, в сущности,нечего.

Я начинаю закругляться. Полиция, которую прижали к стене икоторая стала такая же нервная, как мы все, арестовала безобидного гомика,выпускника отделения социологии, некоего Хэнсона Грэя только потому, что он«толком не помнил», где ночевал три или четыре раза. Ему предъявили обвинение,назначили судебные слушания и… отпустили восвояси в родной Нью-Гэмпшир, послетого как в последнюю ночь этой безумной весны была убита Марша Курран в районеторговых рядов.

Почему она оказалась на улице одна, навсегда останетсязагадкой. В этой миловидной толстушке было что-то трогательно-беззащитное. Онаснимала городскую квартиру с еще тремя подружками. На территорию кампуса она прошмыгнулалегко и бесшумно — точно сам Мартовский Выползень. Что привело ее сюда? Какзнать, может быть, инстинкт, погнавший ее на улицу, сидел в ней также глубоко иподчинял ее себе так же властно, как и инстинкт ее убийцы. Может быть, этотинстинкт гнал ее навстречу одной-единственной гибельной страсти, чтобы онамогла обручиться навек с этой ночью, и теплым туманом, и запахом моря, ихолодным лезвием ножа.

Это случилось двадцать третьего. А двадцать четвертогопрезидент колледжа объявил, что весенние каникулы начинаются неделей раньше, имы разбежались, как испуганные овцы перед грозой, оставив вымерший кампус враспоряжение суетливых полицейских и озабоченного инспектора.

Я был с машиной и прихватил с собой еще шестерых. Они наспехпобросали свои пожитки, и мы умчались. Особой радости от езды никто не получил.Неприятно думать, что твой сосед может быть Мартовским Выползнем.

В эту ночь столбик термометра упал сразу на пятнадцатьградусов, и на Новую Англию с воем обрушился северный ветер: началось сослякоти, а закончилось снежными сугробами. Раскидывая их потом лопатой, кое-ктоиз старичков, как водится, заработал инфаркт. И вдруг, как по мановениюволшебной палочки, наступил апрель. Теплые грозы, звездные ночи.

Бог его знает, откуда взялось название «молочный кисель», ноэта короткая пора — нехорошая, обманная, и случается она раз в десять лет.Вместе с туманом покинул городок и Мартовский Выползень. К началу июня кампусуже жил протестами против наборов в армию и сидячей забастовкой перед офисомизвестного производителя напалма, который набирал рабсилу. В июне о МартовскомВыползне уже никто не вспоминал — по крайней мере вслух. Подозреваю, однако,что многие снова и снова перебирали в памяти недавние события с тайной надеждойобнаружить на поверхности метафизического яйца, сводящей с ума своей идеальнойгладкостью, хоть одну трещину, которая бы навела на разгадку всей этой истории.