Обратно в пещеры!

Рисовать картины углям. Это Бог луны, это дерево. Этоохотник, сокрушающий «мака».

Не получится. Слишком большая часть мира заасфальтирована.Даже детские площадки. Что же касается болот, то есть танки, вездеходы,платформы на воздушной подушке, оснащенные лазерами, мазерами, тепловыми радарами.И малу-помалу они изменят мир, как им того хочется.

Я вижу нескончаемые колонны самосвалов, заваливающие пескомкефенокские болота, бульдозеры, превращающие национальные парки и девственныеземли в плоскую укатанную равнину. Чтобы грузовики ехали себе и ехали.

Но они машины. Какие бы изменения не произошли в них, дажеесли они и обрели массовое сознание, функции воспроизводства себе подобных онилишены начисто. И через пятьдесят или шестьдесят лет они превратятся в грудыржавого металла, в неподвижные мишени, в которые свободные люди будут бросатькамни.

Но, закрыв глаза, я вижу сборочные конвейеры Детройта,Диарборна, Янгстоуна и Макинака, новые грузовики, которые собирают рабочие. Ивкалывают они не от звонка до звонка, а пока не упадут замертво. Но к конвейерутут же встают другие.

Повар-раздатчик уже еле таскает ноги. Он тоже в возрасте.Пора будить девушку.

Два самолета, оставляя серебряные инверсионные хвосты, летяту темнеющего восточного горизонта.

Если бы я мог поверить, что в креслах пилотов сидят люди.

Я прочел эти два слова в сегодняшней утренней газете, и какже во мне сразу все всколыхнулось. Это случилось восемь лет назад, почти день вдень. В разгар событий я увидел себя в программе общенационального телевидения— в информационном выпуске Уолтера Кронкайта. Мое лицо всего лишь мелькнуло втолпе за спиной ведущего репортаж, но предки все равно меня углядели. Тут жераздался междугородный звонок. Отца интересовало положение дел в моейтрактовке; в его тоне слышались наигранная беспечность и мужскаядоверительность. Мать хотела одного: чтобы я немедленно приехал. Мне этогосовсем не хотелось. Я был заинтригован.

Заинтригован этой весенней хмарью с густыми туманами и теньюхладнокровного убийцы, незримо блуждавшего под покровом тумана восемь летназад. Тенью Мартовского Выползня.

В Новой Англии про такую весну говорят «молочный кисель»,так уж повелось с незапамятных времен. Случается она раз в десять лет. Чтокасается событий той памятной весны в коледже Нью-Шарон Тичерз, то если они ибыли связаны с определенным циклом, высчитать его пока еще никому не удалось.

Оттепель пришла в Нью-Шарон 16 марта 1968 года, положивконец самой суровой зиме за последние двадцать лет. Безостановочно шел дождь, изапахи моря разносились за десятки миль от атлантического побережья. Потеклисугробы, кое-где достигавшие метра, дорожки кампуса превратились в сплошнуюкашу. Скульптуры из снега, простоявшие два месяца после зимней ярмарки, началиоседать и расползаться. Потекли слезы у карикатурного Линдона Джонсона,вылепленного перед входом в студунческое общежитие. Голубка возле Прашнер Холларастеряла свои ледяные перышки, и уже тут и там уныло проглядывал каркас.

Ночью опустился туман и пополз по узким улицам иавтострадам. Похожий на сигаретный дым, он накрыл торговые ряды, низко стелилсяпо речке, в нем утонул небольшой мост и пушки времен Гражданской войны, — однисосны торчали, словно кто-то тыкал в небо пальцами. Все казалось чутьсмещенным, странным, немного сказочным. Беспечный посетитель студенческойстоловой, выходя на улицу из ярко освещенного зала с его сутолокой инадрывающимися музыкальными автоматами и ожидая увидеть морозное звездное небо,неожиданно попадал в безмолвие туманов, в котором можно было расслышать толькособственные шаги и пенье воды по допотопным желобам. Того гляди, мимо тебяпрошмыгнет какой-нибудь голем или тролль, а обернешься — и вместо столовки утебя за спиной тисовые рощи да болотца с поднимающимися испарениями, илимагический круг друидов, или северное сияние.

В тот год музыкальные автоматы играли «Грустную любовь», и«Хей, Джуд» (снова и снова), и «Ярмарку в Скарборо».

Вечером, в десять минут восьмого, студент-первокурсник ДжонДанси, возвращаясь в общежитие, с криком выронил все свои книжки, наткнувшисьна труп в тихом уголке автостоянки перед отделением зоологии; это была девушкас перерезанным горлом и с таким блеском в глазах, словно минуту назад онаотпустила самую удачную шутку в своей жизни. Данси, чьей специальностью былапедагогика, а факультативом — устная речь, начал кричать и долго не могостановиться.

Следующий день выдался ненастным и угрюмым. На уроках всеходолевали одни и те же вопросы: кто? почему? когда поймают? И особенноинтригующий: ты ее знал?

Да, мы встречались в художественных мастерских.

Да, друг моего соседа в общаге встречался с ней в прошломсеместре.

Да, она как-то попросила у меня прикурить. Мы сидели засоседними столиками.

Да, мы с ней…

Да… да… еще бы!

Не было студента, который бы не знал Гейл Керман с отделенияизобразительного искусства. При хорошей фигурке она носила «стариковские» очки.У мужского населения она пользовалась успехом, но девочки, жившие с нею в однойкомнате, ненавидели ее. Она редко назначала свидания, хотя другой такой шлюшкине было во всем колледже. Она была некрасивая, но обаятельная. С легкимхарактером, но немногословная и скупая на улыбки. В ее послужном списке былилейкемия и аборт. Ко всему прочему, она оказалась лесбиянкой, и ее зарезалпарень, с которым у нее был роман. Семнадцатого марта, когда Нью-Шарон утонул в«киселе с молоком», Гейл Керман стала местной знаменитостью.

Вскоре появились полдюжины полицейских машин и почти всеприпарковались перед входом в Джудит Франклин Холл, где жила Керман. Когда япроходил мимо, меня остановили и попросили предьявить студенчискоеудостоверение. У меня хватило ума показать то, на которое я сфотографировалсябез клыков вампира.

— При тебе нож есть? — расставил силки полицейский.

— Вы насчет Гейл Керман? — спросил я, после того какобъяснил ему, что если у меня и есть смертоносное оружие, так это брелок«заячья лапка».

— А почему ты спросил? — тут же набросился он на меня.

В результате я опоздал в класс на пять минут.

Весна растеклась «молочным киселем», и в тот вечер никто нерискнул пройтись в одиночку по кампусу — полуреальному, полуфантастическому.Снова подполз туман, густой и вкрадчивый, принеся с собой запахи моря.

Я уже два битых часа вымучивал работу о Джоне Мильтоне,когда около девяти вечера в комнату общаги ворвался мой сосед с криком: