Профессор Свешников старался не задавать вопросов, даже мысленно,самому себе. Он разговаривал с вождем так же, как с любым другим больным.

– Ну поняли что-нибудь? Говорите! – Вождь оскалился ипогрозил пальцем. – Только, чур, не врать, не дипломатничать!

– У вас нарушено мозговое кровообращение. Плохие сосуды.Возможно, атеросклероз. Для более точного диагноза нужен анализ крови испинномозговой жидкости.

– Мозг. Конечно, мозг. А они болтают про умственноепереутомление. Сколько мне осталось, как вам кажется?

– Я не предсказатель. Я хирург.

– Хирург. Ну а что думаете о раннем старении? Знаете,сколько мне лет?

– Вам нет пятидесяти.

– Правильно. Сорок восемь. Но я с тридцати старик. Я лысетьстал рано. В детстве был кудряв, как ангелок. А вы ведь старше меня.

– Да. Я вас старше на семь лет.

– Вот! А выглядите значительно лучше. Вы седой, но морщиннет, глаза ясные, спину держите прямо, руки крепкие, не дрожат. Ну,признавайтесь, испытали на себе свое таинственное изобретение? Испыталипотихоньку, и молчок, рот на замок. – Он опять погрозил пальцем, прищурил глаз.– Чур, не врать!

«Сегодня же сожгу лиловую тетрадь в печке, – подумал МихаилВладимирович, – сожгу, и кончено. Пусть все записи отправляются в небытие,вслед за подопытными зверьками. Нет никакой тайны, никакого бессмертия. Вокругтолько могилы, и с каждым часом их все больше».

– Нет никакого изобретения, – произнес профессор, спокойноглядя в прищуренные глаза вождя. – Есть ряд опытов на крысах, более или менееудачных. На самом себе, и вообще на людях, я опытов не ставил и не собираюсь.

– Почему? – спросил вождь и поднял широкие темные брови,изображая ироническое удивление.

– Биология для меня всего лишь хобби. Я опытами занимаюсь надосуге. Да и в любом случае сначала надо разобраться с крысами.

– С кры-ысами, – на высокой ноте, по-детски передразниваяпрофессора, повторил вождь и опять засмеялся беззвучным смехом. – ТоварищАгапкин поведал мне, что для продолжения опытов вам необходимо душевноеспокойствие, чтобы дети и внук младенец были рядышком, живы-здоровы. ТоварищАгапкин прав?

– Прав. Товарищ Агапкин прав, – ответил Михаил Владимировичи почувствовал, как струйка ледяного пота побежала между лопатками.

– Слушайте, а что, если заменить крыс людьми? – веселоспросил вождь. – Неужели ни разу не пробовали? Это же архилюбопытно! Людей вонкак много, а крыс, говорят, уж почти не осталось, скоро всех съедят.

Михаил Владимирович не успел ответить. Послышались шум,топот, женский голос отчетливо крикнул:

– Как вы могли?

Дверь распахнулась. На пороге стояла Крупская. Лицо ее былокрасным и тряслось, как вишневое желе. За спиной у нее маячила фигура крупногомужчины с бородкой.

– Надежда Константиновна, умоляю, стойте! Нельзя!

Но она оттолкнула мужчину, шагнула в комнату и захлопнуладверь у него перед носом.

– Володя, ты знаешь, что они сделали? Ты чувствуешь запах?Запах! Они…

Она запнулась, дико глядя на профессора своими выпученнымиглазами. От возбуждения она забыла, что вождь не один в комнате.

– Простите. Наверное, мне лучше уйти. – Михаил Владимировичподнялся.

– Да, идите, – кивнул Ленин, слегка поморщившись, – работайтеспокойно. Будет в чем-нибудь нужда, обращайтесь без церемоний.

Федор исчез. До машины Михаила Владимировича проводилкакой-то вкрадчивый молодой чекист. Открыл заднюю дверцу, интимно прошептал:

– Рассказывать никому ничего не надо. – Он подмигнул, приложилпалец к губам, потом, надув щеки, ткнул тем же пальцем в грудь профессору. –Памс!

Звук мотора заглушил высокий, почти девичий смех. Автомобильопять проехал мимо Александровского сада. Вместе с порывом ветра ударил в лицовсе тот же запах. Тяжелый, сладковатый смрад сгоревшей плоти.

* * *

Северное море, 2007

«Заснешь так называемым вечным сном, а он окажется вовсе невечным, и проснешься в какой-нибудь омерзительной временной дыре, в двадцатьвосьмом веке до Рождества Христова, в эпоху древнего царства, при фараонеДжосере. Там и поговорить не с кем. Дело не в том, что я не знаюдревнеегипетского языка, это как раз не проблема. Проснувшись в любой точкевремени и пространства, довольно скоро начинаешь болтать свободно на местномязыке. Год, полтора, и все в порядке. Другое дело, с кем болтать и о чем.Найдется ли там хоть одна живая душа, которая тебя услышит и поймет?

Первое мгновение может быть непереносимо. Открыв глаза, язакричу от ужаса, ибо главным действующим лицом в этой сцене окажется грознаяТауэрт, богиня плодородия, которую древние египтяне изображают в видебеременной самки бегемота и которая непременно присутствует при всехдревнеегипетских родах. Без нее просто невозможно появиться на свет.

Единственным смыслом моего визита могла бы стать встреча сдоктором Имхотепом. Пожалуй, с ним мне бы хотелось побеседовать. Он должен бытьнеглуп и вполне симпатичен. Я видел в Лувре его бронзовую статуэтку. Голый, внабедренной повязке, молодой, худой, лопоухий, немного женственный. Тонкаяталия, глубокая пупочная впадина, выпуклая, как у девочки-подростка, и слегкаассиметричная грудь. Сидит прямо, на коленях держит свиток. Мне было бы весьмалюбопытно расспросить, известно ли ему, какими гадостями на протяжениинескольких тысячелетий занимаются злобные господа, именующие себя имхотепами? Икак у него, талантливого эскулапа, складываются отношения с могучей Сохмет? Почемуименно эта дама, богиня войны, чумы и солнечного жара, с телом женщины иголовой львицы, считается у них покровительницей врачевателей?

Впрочем, даже ради интереснейшей беседы с этим великимчеловеком я не был готов просыпаться в двадцать восьмом веке до РождестваХристова. Я настолько не был готов к этому, что не желал открывать глаза, дажекогда услышал рядом настойчивое сопение.

Лицо мое щекотали травинки, пахло прелью, мне было ужаснохолодно и мокро. Я решился приподнять одно веко и обнаружил, что лежу в шалаше,надо мной конструкция из веток и клочьев травы, подо мной сырая земля, а рядомлюбопытная физиономия с живыми блестящими глазками и подвижным сопящим носом. Квеликому моему облегчению, существо это ничем не напоминало беременную бегемотиху,грозную Тауэрт. Это был бобренок, сын моего спасителя. Я находился в уютнойбобровой хатке. У меня совсем не осталось сил, я не мог шевельнуться, да и врядли стоило это делать, потому что совсем близко прозвучали отчетливые мужскиеголоса: