И он вышел.

Я посмотрел на Настю.

— Клоун какой-то, — тихо сказала Настя.

— Это функционал-полицейский, — сказал я. — Он нас обоихтонким слоем по потолку размажет. Поняла?

В дверь постучали — и полицейский вошел снова. Сталпротирать очки рукавом пиджака.

— Настя! — громко сказал я. — Давай-ка плюнем на этихсамодовольных снобов с Земли-один? Ты бросишь все эти детские игры в подполье ипереедешь ко мне. У меня там есть море. И хороший ресторан поблизости.

Андрей просиял, подслеповато щурясь, кивнул. Нацепил очки ивыжидающе посмотрел на Настю.

— Я тебе уже ответила, — тихо сказала она. — Нет. Я несобираюсь мириться с оккупацией.

— Ну вот, — горько сказал Андрей. Нахлобучил на головумокрую шляпу. — Почему молодость всегда так глупа и необузданна? Почему мнедостается вся эта грязь, вся эта мерзкая погода, все эти отвратительныедействия…

Он пошел к Насте — неторопливо, вытирая на ходу руки о полыпиджака, будто у него внезапно вспотели ладони. Впрочем, он такой и был весь —мокрый, липкий, то ли от ливня, то ли от пота.

— Стойте, — сказал я. — Андрей, остановитесь! Вы же взрослыйумный мужчина! Она глупости говорит! Я ее сейчас заберу, она поживет у меня иопомнится!

— Не могу, — грустно сказал он. — Такова моя функция. Непрепятствуйте, Ки…

Я ударил его в живот. Ногой в прыжке — ударом, которыйиспользуют только герои восточных боевиков.

Андрей отлетел назад, к двери. Зашатался, но удержалравновесие. Я уже стоял в стойке — не знаю, как она называется. Наверное, умудрых японцев и китайцев как-нибудь да называется — «пьяный журавль», «гадящиймедведь» или «глупый функционал».

— Ты не прав! — сказал Андрей с обидой. — Ты что делаешь? Мыже свои! Мы функционалы, мы должны помогать друг другу!

— Пошел отсюда, — сказал я. — Выметайся. Я ее не…

Теперь договорить не удалось мне. Следующие десять секунд мыкружились между колоннами, осыпая друг друга ударами. Я получил несколько оченьболезненных ударов в грудь, причем у меня сложилось нехорошее ощущение, чтополицейский пытается сломать мне ребра над сердцем. Зато у Андрея очкипревратились в крошево торчащих из лица стекол, а на правой руке все пальцыторчали веером под неестественными углами.

Боли, похоже, мы не ощущали оба.

В какой-то момент я обнаружил, что мы стоим напротивбольшого французского окна, крепко держа друг друга за руки и пытаясь ударитьпротивником о стекло.

Но у нас обоих это не получается.

— Дурацкая ситуация, коллега! — сказал Андрей, помаргивая.Из правого века у него торчал осколок очков, и я с содроганием понял, что прикаждом движении века стекло скребет по глазному яблоку. — Я очень далеко отсвоей функции и поэтому значительно слабее, чем должен быть. У нас ничья, пат!

— Уходи, — ответил я. — Уходи и оставь нас.

— Но я не могу, ты должен меня понять!

— Я никому ничего не должен!

На лице Андрея отобразилось уныние.

— Тогда мы с тобой будем бороться, пока не появится кто-тотретий. Верно?

— Верно, — сказала из-за его спины Настя и со всего размахаобрушила на его голову чугунный казанок.

Чугунный (да пусть и алюминиевый) казан — это вам нетефлоновая лохань с патентованным многослойным дном. Казан — это тайное оружиеазиатов, надежный боевой друг татаро-монголов, незаменимый спутник инеприхотливого туриста, и городского любителя вкусно покушать. Он не нуждаетсяв антипригарных покрытиях сомнительного происхождения и моющих средствах,которые растворяют жир даже в холодной воде, ёршиках и щетках. У бывалогоказана нагар заполняет все его поры и образует гладкую, блестящую чёрнуюповерхность, хранящую в себе ароматы былых пловов, запечённого мяса, шурпы ивсех тех яств, что тот казан видывал на своём веку. В хорошем старом казанесамая простая еда превратится в блюдо из сказок «Тысячи и одной ночи». А самказан со временем становится всё тяжелее, неся на своей поверхностиантрацитовые следы истории.

Этот казан имел знатную историю и был полон плова. И судя потому, как вольно-рассыпчато взлетел в воздух тёмно-красный от кунжутного масларис, сверкающие золотом кусочки моркови, дразняще-ароматные головки чеснока,поджаристые кубики баранины, — плов очень неплохой. Да что там — плов самыйнастоящий.

У Андрея закатились глаза, он обмяк и осел на пол.

Я смотрел на Настю, она на меня.

— У меня есть знакомый негр, — сказал я. — Любит пивнымикружками размахивать. Тебя бы с ним свести… на ринге.

— Я помогла? — спросила Настя.

— Еще как помогла, — согласился я. — Начиная с того момента,как сказала, что не смиришься с оккупацией.

— Не хочу я врать, — сказала Настя. Обернулась, поставилаказан на барную стойку. Я легонько пнул Андрея — историк лежал тихо. Подойдя кстойке, я запустил в казан руку.

Смахнув со дна на один край остатки риса и моркови, придавилих всеми пятью пальцами, собрал в комок и, обжигая кончики пальцев ещё горячиммаслом, отправил пригоршню плова в рот. Захлёбываясь от аромата и от слюны,невесть откуда заполнившей весь рот, едва смог выдохнуть из себя:

— Изумительно вкусно! — С сожалением оглядев разлетевшиесяпо всему полу остатки плова, спросил: — Ты где так научилась плов готовить?

— У меня папа вырос в узбекском кишлаке. Его белобородыестарики учили плов готовить.

— А казанами драться? Это национальное узбекскоеединоборство?

— Национальное женское.

Я посмотрел на часы.

— Даю тебе три минуты, чтобы собрать вещи. И сваливаемотсюда.

— Если я не захочу?

— Я уйду сам, — честно сказал я. — То, что мы победилиполицейского, — чудо. Случайность.

Больше она не спорила. Открыла дверцу гардероба, вытащиламаленькую холщовую сумку и принялась бросать туда какие-то шмотки. На секундуотвлеклась, чтобы кинуть мне моток нейлонового шнура.

— Бери!

— Зачем?

Настя помедлила. Спросила:

— А ты хочешь его добить?

Я посмотрел на злополучного историка. Честно говоря, никакойзлобы к нему я не испытывал. Две минуты назад я бы без колебаний сломал емушею, представься возможность. Но сейчас…

Присев на колени, я стянул руки Андрея шнуром за спиной.Потом тем же шнуром связал ноги. Нейлон — не лучший материал для таких целей,слишком скользок. Но я очень старался сделать узлы потуже.