В последующие столетия в регионе возникли еще два медодельческих религиозных братства. Одно было основано среди мраморных скал горы Пентеликон и до сих пор остается процветающим монастырем; второе находилось близ самого сердца Афин, на горе Ликабетт. Эта маленькая жемчужина, монастырь Петраки, служит сейчас своего рода духовной штаб-квартирой иерархов греческой церкви. В награду за свою сладкую продукцию все три предприятия имели при османском владычестве привилегированное положение, предполагавшее, в частности, налоговые льготы. С точки зрения султана и его окружения, поставки стамбульской элите были одним из основных назначений Афин, одной из главных причин продолжения их существования. Такие договоренности были чрезвычайно важны для города, оправлявшегося от последствий войны османов с венецианцами.

Настоятели Кесариани были не только искусными торговцами и дипломатами. Нам известны по меньшей мере два случая, когда эту должность занимали высокообразованные литераторы и просветители. Феофан Кавалларис, ставший настоятелем в 1728 г., происходил из влиятельного афинского рода; его предки основали около 1600 г. расположенную вблизи Акрополя известную церковь, посвященную святому Димитрию. В течение по меньшей мере десятилетия перед вступлением в монастырскую должность он был одним из самых уважаемых преподавателей среди афинских греков. Его педагогической деятельности оказывали финансовую поддержку греки венецианские.

Еще одним ученым афинским священнослужителем с западными связями был Григорий Сотирис, изучавший классических авторов в Италии. Затем, в 1717 г., он вернулся в родной город и открыл школу рядом с тем местом, где раньше была библиотека Адриана, в здании которой теперь была церковь, посвященная Деве Марии. Эта школа привлекла сотни учеников, а Кавалларис был одним из ее преподавателей. К несчастью, пожертвований было недостаточно для поддержания такого крупномасштабного проекта в течение долгого времени, и около 1750 г. школе пришлось объединиться с другим заведением.

Однако эти ученые настоятели внесли важный, хоть и косвенный вклад в создание весьма интересного повествования о прошлом и настоящем Афин. Хотя этот труд чрезвычайно малоизвестен, его, несомненно, можно считать одним из самых информативных документов, появившихся в османской Греции. Несмотря на некоторые элементы, напоминающие экзотические россказни путешественников, а также благочестивые фантазии, в основе этого текста лежит весьма просвещенный интерес к реальным историческим событиям. Написавший этот труд на османском турецком афинский муфтий Махмуд-эфенди упоминает о той помощи, которую он получил от названных выше двух «весьма мудрых» настоятелей монастыря Кесариани, а также от еще одного ученого греческого священника, Георгия Контареса.

Семейство Махмуда уходило корнями в Афины, Фивы и Халкис; вполне может быть, что его родным языком был греческий. Он учился в Стамбуле у лучших преподавателей ислама, и назначение муфтием в родные места, возможно, было для него карьерной неудачей. Однако его пребывание в Афинах, несомненно, оказалось весьма полезным, хотя он и сокрушался по поводу полуразрушенного Парфенона. Книга Махмуда называется «Тарих-и Мединету’ль-Хукема» («История города мудрецов»). Единственный ее экземпляр хранится в библиотеке дворца Токапы в Стамбуле; англоязычному читателю она известна только по частичному переводу, который включила в свою диссертацию турецкая исследовательница Гюльчин Тунали.

Как и в гораздо более знаменитом труде Эвлии Челеби, Махмуд пытается объединить греческую историю и мифологию с исламской и авраамической традициями, а также с пейзажами и преданиями Афин, с которыми познакомился лично он. Если Эвлия Челеби называл основателем города Соломона, Махмуд изобретательно отождествляет Соломона с реальной исторической фигурой Солона, древнего афинского законодателя.

Из двух магометанских летописцев Махмуд гораздо интенсивнее использует классическую греческую историю и греческие традиции. Он подробно и последовательно излагает историю Афин от Тесея до золотого века, а затем доводит ее до эллинистического и македонского периодов. По духу он не так далек от получившего прекрасное классическое образование француза Жакоба Спона или даже его наблюдательного английского спутника Джорджа Уилера. Все они считали, что события классической эпохи и реалии современных им Афин – это составные части единой долгой истории, в которой взлеты чередуются с падениями. Махмуд почти не пытается отделить мифы от засвидетельствованных исторических событий, таких как сражения при Марафоне и Саламине; с другой стороны, нет у него и попыток исключить какую-либо эпоху из афинской истории. С гордостью человека, выросшего неподалеку, муфтий предпринимает отважную попытку описать политическую систему Древних Афин, используя османские термины – подушный налог, общественный порядок, правосудие, тирания и т. п. Махмуд посвящает немало страниц Парфенону, причем выказывает ясное понимание технической оригинальности этого здания и тех трудностей, с которыми была сопряжена доставка в цитадель столь огромного количества белого камня. Османский писатель сознает, что Перикл не был ни диктатором, ни султаном, ни императором на манер византийского; он знает, что этому государственному мужу приходилось использовать свои ораторские таланты, чтобы убедить своих афинских сограждан выделить деньги на такой крупномасштабный проект. Однако Махмуд описывает эту процедуру в османских терминах, как если бы предметом обсуждения был исламский хайрат (пожертвование на религиозное предприятие).

С еще большей изобретательностью Махмуд сравнивает красоту Парфенона с великолепием храма Соломона в Иерусалиме. Османский автор вкладывает в уста Перикла следующий довод: хотя величайшее достижение Соломона не удастся превзойти никому, жителям Греции нужен не столь удаленный и более доступный духовный центр.

В благородном Иерусалиме праведный Соломон … построил необычайный, драгоценный храм, в коем стремятся молиться все люди любых сословий. Однако греческим жителям Румелии [нынешней Центральной Греции]… чрезвычайно трудно добираться [до Иерусалима], чтобы помолиться в том Храме. Мы должны построить [другой] замечательный и великолепный храм …

Всего несколькими искусными строками Махмуду удается включить Парфенон в список главных священных зданий и мест паломничества наряду с исламскими памятниками Иерусалима (расположенными там, где некогда стоял храм) и собором Святой Софии – великой христианской церковью, которую османы превратили в мечеть. Хотя в это время Парфенон уже не был важным культовым сооружением, Махмуд, судя по всему, испытывал некое благоговение по отношению к самому мраморному зданию, несмотря на его полуразрушенное состояние. Важность труда Махмуда подчеркивает историк Элизабет Кей Фауден, изучающая взаимоотношения ислама с наследием классической эпохи и христианства. Говоря ее словами, написанное им о Парфеноне представляет собой «необычайный пример творческого взаимодействия мусульманской культуры с эллинистическим прошлым». При активной помощи греческих друзей османский автор создал не просто новую версию истории Афин, но новую архитектуру и среду существования монотеизма и его святынь.

Турецко-греческое сотрудничество, лежавшее в основе труда Махмуда, иллюстрирует некоторые особенности османского мира начала XVIII в. На Балканах царил сонный мир, и Греция играла роль в управлении этим регионом – например, греки фактически властвовали на территории нынешней Румынии. Все это способствовало спокойной, размеренной атмосфере в Афинах, в которых консервативные структуры грекохристианского общества прекрасно уживались с учреждениями его османских владык.

Живший в XVIII в. афинский литератор Иоаннис Бенизелос пишет, что