работавшие в XX в., на западном фасаде здания остались следы попадания по меньшей мере 700 снарядов. По-видимому, пушечный огонь наносил значительные повреждения, но снаряды, выпущенные из мортир, большого вреда не причиняли. Итальянца, командовавшего мортирами, обвинили в невыполнении служебных обязанностей; однако в какой-то момент один из мортирных снарядов, видимо, влетел в окно и вызвал чудовищную катастрофу.

В рассказах очевидцев осады, как и среди историков, анализирующих эти рассказы, имеется множество разногласий относительно того, был ли взрыв Парфенона преднамеренным действием или случайностью. На самом деле такое различие может быть бессмысленным. Технологии 1687 г. не позволяли обстреливать мраморную крепость из мортир с такой точностью, которая позволила бы попасть снарядом в небольшой проем; точно так же никто не мог вести огонь по храму, зная, что ни один снаряд не попадет внутрь. В первой депеше, отправленной в родную Венецию, сам Морозини с напускной скромностью описывает, как производилось нацеливание пушек и мортир на Акрополь. Он объясняет, что сначала мортирный огонь не был особенно результативным, пока не был произведен «удачный выстрел», которым по случаю удалось воспламенить «немалое количество пороху», в результате чего возник пожар, бушевавший целых двое суток. При этом он не упоминает того обстоятельства, что один из самых прославленных памятников всего мира был превращен в дымящиеся, зловонные развалины. Неделей позже он пишет более откровенно: он сообщает, что поручил одному из своих офицеров заняться Парфеноном и очистить его более чем от 300 трупов обоего пола – останков тех, кто погиб в результате попадания «чудесного снаряда», которое привело к «уничтожению великолепного храма Минервы [Афины], превращенного в мечеть». Судя по всему, Морозини раздирали противоречивые чувства – удовлетворение собственными военными достижениями, смущение по поводу произошедшей гуманитарной и культурной катастрофы и печальное сознание стратегической бессмысленности той победы, которую он одержал.

Другую точку зрения выражает один из германских военных, некий лейтенант Собевольский, служивший под началом Морозини. Он, как и некоторые другие источники, рассказывает, что сначала венецианцы пытались подкопаться под Акрополь, чтобы подвести под него мины, но поняли, что это невозможно. Интенсивный обстрел Парфенона начался после того, как они получили чрезвычайно важную разведывательную информацию. В ярком и правдоподобном отчете Собевольского говорится:

Из замка явился перебежчик, сообщивший, что командующий крепостью велел перенести все запасы пороха и другие ценности в храм … Минервы. В нем же собрались все высокопоставленные лица, так как они полагали, что христиане не причинят храму никакого вреда. По получении этого известия на храм нацелили несколько мортир, но ни один из снарядов не смог повредить его, в особенности потому, что верхняя крыша храма была несколько наклонной и покрыта мрамором, что обеспечивало ей надежную защиту. Однако один лейтенант из Люнебурга предложил забрасывать мортирные снаряды внутрь храма … и один из таких снарядов действительно пролетел (сквозь крышу) и попал прямо в турецкий пороховой склад, после чего средняя часть храма взорвалась, засыпав всю его внутренность камнем, к огромному ужасу турок.

Независимые свидетельства подтверждают, что среди артиллеристов действительно был небольшой отряд выходцев из Люнебурга, небольшого города в Саксонии. Однако в конечном счете начальники экспедиции, возможно, испытывали некоторое раскаяние по поводу того урона, который они нанесли всемирному культурному наследию. Намеки на это можно найти в одном из самых откровенных повествований об осаде и событиях, предшествовавших ей, написанном одной наблюдательной шведской дамой. Эта дама – Анна Акерхельм – была фрейлиной графини фон Кёнигсмарк, муж которой был заместителем командующего экспедицией. Прибыв в Пирейскую гавань 6 сентября, она сразу же ощутила, что отношение афинян к ожидавшейся смене власти было неоднозначным. Когда судно, на котором путешествовала Анна, вошло в гавань, она и десяток ее спутников встретились с жившим в Афинах французом Жаном Жиро, который исполнял обязанности британского консула и находился на корабле под британским флагом. Пригласив гостей на свое судно, Жиро дал им краткое и осторожное описание положения дел. Турки укрылись на Акрополе, но афиняне не спешили принимать сторону венецианцев, потому что им не нравилась та «дань», которую потребовала от них Венеция. В какой-то момент Жиро попросил своих новых друзей перейти на немецкий, опасаясь, что команда корабля может подслушивать. Затем Анна и ее спутники вновь отплыли в Коринф, где находился лагерь Морозини и Кёнигсмарка: тех, несомненно, заинтересовала эта ценная информация.

Далее она сообщает, что 21 сентября, в самом преддверии активных военных действий, она вновь приплыла в Пирей. По-видимому, ее группа посетила и сами Афины, полностью перешедшие к этому времени под контроль оккупантов. Анна обнаружила, что протестантские участники экспедиции уже выбрали одну из городских мечетей для преобразования в лютеранскую церковь. В момент начала вооруженных столкновений записи в ее дневнике прерываются, но 18 октября она пишет брату об уничтожении Парфенона, подчеркивая, что оно было осуществлено с болью в душе. «Как не хотел его превосходительство [Кёнигсмарк] разрушать этот прекрасный храм, который стоял здесь тысячи лет и назывался храмом Минервы! Но напрасно! Пушечные ядра так выполнили свою работу, что никто в этом мире не сможет его восстановить!»[151]

В том же письме приводятся завораживающие подробности только что произошедших драматических событий. После капитуляции 28 сентября турецкие гражданские лица были эвакуированы из города, но им пришлось оставить роскошные расшитые одежды, которые они не смогли донести до увозивших их судов. Анна подтверждает, что, хотя местные греки готовы были осторожно приветствовать венецианцев, они «припрятали все свое имущество», опасаясь алчности солдат. Когда она и ее спутники исследовали лабиринты улочек нынешнего района Плака, они побывали в гостях у католического священника из капуцинского монастыря, на территории которого находился памятник Лисикрата, ошибочно считавшийся местными жителями посвященным оратору Демосфену.

Принимали гостей и некоторые из местных греков, потчевавшие их апельсиновым и лимонным соком, а также свежим миндалем и вареньями. В целом Анна нашла, что Афины «с их весьма привлекательными домами, принадлежащими как грекам, так и туркам, превосходят другие греческие города …». По-видимому, в Афинах 1687 г. находилось место не только артиллерийским обстрелам и ужасающим разрушениям, но и сластям и любезным беседам.

В некоторых отношениях гостеприимные афиняне относились к пришельцам с большей добротой, чем те того заслуживали. Несчастья, постигшие город, не ограничились взрывом Парфенона. В течение зимы 1687 г. немецкие наемники жаловались, что не получили обещанной денежной награды, и, как и предвидел Морозини, продолжать оккупацию Афин стало невозможно. Не обеспечили оккупанты и обещанной защиты жителей Афин и окрестностей от преступности. Более того, некоторые из их солдат занялись грабежами, что лишь подтвердило наихудшие опасения афинян. События разворачивались по тому же извечному сценарию, знакомому еще Фукидиду: жители сельских поселений, окружавших Афины, спасались за стенами города, так как