заявил, что денег у него нет. Марта оскорбилась и воскликнула:

— Ты обманываешь нас! У тебя точно есть хоть что-то! Ты работаешь… в отличие от нас!

— У меня нет денег, — невозмутимо сказал Альберт, — я получу зарплату послезавтра и половину отдам матери. Спроси у нее.

Марта опустила плечи и зашагала, сильно шаркая по мокрому асфальту. Кузен Альбрехт, что привык к отказам и принял новый со стоическим спокойствием, поплелся за кузиной. Он бил Марту по бедру своим портфелем, но та не реагировала.

— Брат Берти… — начал он затем.

— Ну что?

— Тебе скоро будет восемнадцать?

— И что?

— Ты же умный, — добавил кузен Альбрехт. — Скажи, почему мы так плохо живем?

— Сейчас станет легче, — ответил Альберт. — Цены опустятся, и мы сможем больше покупать.

— А нам в школе сказали, что ничего не изменится, — перебила его Марта. — И что в этом виновата нынешняя власть.

— Отчасти, конечно, виновата… Но нужно понимать, что была война, а мы столкнулись с ее последствиями. Нужно пытаться жить так, как… как возможно.

— Косноязычно, — ответил кузен Альбрехт. — Выражаешься ты косноязычно, Берти. Тебе нравится нынешняя власть?

— Это не моя забота. Не забивайте себе голову всякой ерундой. Не этим вам нужно заниматься. Нужно учиться… Это вас обоих касается.

— Понятно, — тихо ответил кузен Альбрехт, — только вот кушать хочется всегда…

Старший кузен хотел что-то возразить, но не нашел слов и помрачнел.

— А правда, что тетя Лина будет выступать свидетелем на суде?.. Или это тоже не мое дело?

— Не твое.

— Точно будет, — ответила за брата Марта. — Ее позвали, я видела бумагу. Бертель тоже может пойти. Его просто приглашают, в слушатели.

— Тетя Лина станет защищать путчистов? — с сомнением спросил Альбрехт. — Разве она не за национальную республику?

— Какое это имеет… — начал Альберт, но Марта снова его перебила:

— Мама, безусловно, настоящая патриотка и за республику, но папу ей жалко. И «Трибуна» тоже.

— Не понимаю, как можно жалеть того, кто противоположных политических… этих… — ответил Альбрехт.

— Но мама любит папу, — обиженно ответила Марта.

— Я считаю это… короче, я не верю в такую любовь.

Юная и романтичная Марта была поражена таким цинизмом. Она даже остановилась, чтобы смотреть Альбрехту в глаза.

— Я… — Альбрехт покраснел. — Ну… ты можешь со мной не согласиться…

— Так, я не согласна! — воскликнула она и театрально ткнула его пальцем в грудь. — Ты считаешь, что мама с папой — не пара? Только потому, что у них разное мнение о политике?

— Э-э-э… нет. Я… считаю, что… что… нужно любить тех, что на тебя похож. Я хочу сказать… что демократу нужно быть с демократом, националисту — с националистом. А тетя Лина и дядя Кришан немного…

— Но какое это имеет значение, если люди любят друг друга? — громче спросила Марта.

— Да прямое! — не сдержавшись, выпалил Альбрехт. — Тетя Лина предает свои взгляды, чтобы быть с твоим отцом, разве это хорошо?

Решив, должно быть, что ее кузен слишком циничен или юн, чтобы судить о столь важных вещах, Марта обратилась к старшему брату: тот стоял поодаль, уткнувшись в блокнот, и явно ждал, когда они закончат.

— Бертель, не притворяйся, что ты нас не слышишь. Как ты считаешь, мама предает свои… себя?

Альберт пожал плечами, не отрывая глаз от блокнота. Марта обиженно шмыгнула носом.

— Берти на это наплевать, — ответил за него Альбрехт. — Он даже на суд не пойдет, верно?

Меньше всего Альберту хотелось, чтобы они опять говорили о предстоящем суде. Он отмалчивался, но старался не показать, как устал от этого.

Лина невротично готовилась, специально сшила себе платье, пообещав за него заплатить по завершении процесса, и размышляла перед детьми, не постричься ли ей по новой моде. Альберт ее отговаривал, объясняя, что прическа такая будет странна в ее возрасте и что лучше ей остаться верной классическому стилю. И все же мать, поначалу согласившись с ним, перед первым заседанием сходила в парикмахерскую и постриглась, как подумывала, коротко. Обнаружив за этим, что стрижка ей не к лицу, она дома ударилась в слезы и клялась, что ни за что не отправится в суд, а лучше сядет в тюрьму за игнорирование повестки, если работники суда так решат. Более часа Альберту потребовалось, чтобы переубедить ее, и, только найдя более-менее удовлетворительную шляпу, она согласилась ехать и выступить. Лина верила, что процесс займет не более одного дня, может быть, двух, но он в итоге растянулся на два месяца, на февраль и март. А она исправно посещала заседания, не зная, когда ее допросят как свидетеля, и Альберт ходил вместе с ней — мать думала, что из сочувствия к подсудимым, но в действительности из интереса будущего юриста.

В пехотном училище, в старом зале, было не протолкнуться от слушателей — родственников и знакомых, юристов, журналистов местных и иностранных. Дело называли «беспрецедентным». Зрители спрашивали, как наказывают за путчи в демократической стране. Первым в списке обвиняемых значился герой войны, генерал Л., но всем ясно было, что главной фигурой является не он, а человек менее прославленный. Этот главный организатор выступал первым и выгораживал генерала Л., всю ответственность за путч взяв на себя: «Остальные только помогали мне, но не влияли на меня». Он произвел большое впечатление на судью и прокурора, которые были схожих взглядов с обвиняемыми — поклонниками империи и противниками малых национальных республик. Оттого вначале образцовый судебный процесс над изменниками превратился в митинг. Организатор путча пускался во многочасовые речи о политике и никто его не останавливал, лишь журналисты тихо возмущались:

— Мы точно в суде? Не на площади?.. Что происходит?

— Это цирк какой-то, а не суд, — сказал Альберт матери. — Когда же будет перерыв?

Глаза Лины были тусклы и смотрели мимо. Как объявили перерыв, она сразу встала и, забыв от Альберте, пошла к дверям. Там ее поймал столичный журналист и на ломаном местном спросил, не согласится ли она на интервью.

— Вам известно, что с вашим мужем? Верно ли, что он сбежал из страны?

— Мне ничего об этом неизвестно, — мрачно ответила Лина.

— Верно ли, что вы не разделяете взглядов своего мужа? Вы считаете, что он предал мечту настоящих патриотов Минги?

— Мне нечего вам сказать. Не приближайтесь ко мне!

Альберт догнал ее на проспекте. Она плакала, опустив вуаль на шляпе.

— Без него тебе было бы лучше, — сгоряча сказал он.

— Нет.

— Посмотри сама, он убивает тебя!

Она лишь тяжело вздохнула.

— Послушай оглашение без меня, — глухо сказала Лина после. — Я не хочу присутствовать при этом. Потом расскажешь мне.

— Их признают виновными, — жестко сказал Альберт, — и ты