спросит, есть ли у него девушка. Он покосился на отца и испугался его бестактности, за которой крылась беспомощность. Он совсем не любил этого человека, который считал его, Альберта, частью себя… опять чьей-то частью!

— Может, хватит меня пилить?!

В комнате повисла тишина. Мать застыла, опустив ложку в супницу. Чувствуя, что краснеет — неужели? — Альберт вскочил и выбежал от них.

В гостиной он поскользнулся и больно налетел на Мисмис, которая только что возвратилась.

— Что с тобой, Бертель?

— Ничего!

Глаза ее обиженно раскрылись.

— Что ты… почему ты мне грубишь?

— Оставь меня в покое!

Но внезапно Марта улыбнулась и бросилась ему на шею, руки ее сошлись на его затылке; она так нежно его утешала, что он не вырвался, а склонил голову на ее плечо. Она сказала:

— Не обижайся, Бертель, мы же тебя любим.

С расколом в партии нужно было что-то делать. Конфликт «Юга», центра партийного движения, и «Севера», что игнорировал приказы и замалчивал директивы, — конфликт этот мешал обновлению партии и восстановлению контроля. На «Севере» склонялись «влево», тем вызывая критику «южан» — но ехать, разбираться там, в чужой враждебной области, «южанам» было страшно.

— Ты хочешь, чтобы мы поехали?.. — в изумлении спросила Лина, сначала не расслышав мужа.

У нее и в мыслях не было, что он может принять решение, не посоветовавшись с ней. После путча, казалось ей, они уговорились…

— Ты хочешь, чтобы мы уехали? — медленно начала опять она. — В столицу?.. Как — в столицу? Какая столица?.. Зачем мы уезжаем? Партия тут… и дети тут! Альберт учится, и Мисмис… и Альбрехт, этот мальчик, будь он проклят… Что нам с ними делать? Я не понимаю.

— Альберт может остаться, — собранно ответил он, расхаживая по гостиной. — Ему не нужно бросать университет. С ним ничего не станет. Он самостоятельный, справится и без нас, можешь быть уверена.

— Но Мисмис… Альбрехт…

— Их мы возьмем с собой. Мы их устроим там.

Рассеянно она кивала. Она не знала, как оставит Мингу, в которой прожила всю жизнь, уже затосковала и вместе с тем соображала, что им взять с собой и как объясниться с членами семьи.

— Нет, мальчика мы с собой не возьмем, — решив внезапно, выпалила она тут же.

— Но почему?

— А зачем он нам… и там?

— Как?.. — беспокойно запыхтел на это ее муж. — Он ребенок. Мы не можем его бросить без взрослого присмотра. Мисмис мы забираем, нужно брать и Альбрехта.

— А как — без взрослого? — уперлась Лина. — С ним остается Альберт, а ему вот-вот исполнится двадцать. И не такой он и ребенок. Уже почти юноша! И Марта тоже взрослая…

Она осеклась, осознав, что показала собственное беспокойство. Муж ее, не заметив этого, воскликнул:

— Нельзя бросать тут мальчика! Мало ли что! Почему ты упираешься?

— Почему?.. Я не хочу его там! У нас без него забот будет достаточно! А от него проблемы и суета! Зачем он нам?.. Мы оставим им с Альбертом все, пусть остается с Альбертом, ничего… с ним ничего не случится! Ты печешься о нем больше, чем о Мисмис!..

Упрек ее попал в цель: муж ее надолго замолчал.

Позже он попытался смягчить ее, но испугался ее гнева, испугался настолько, что примирился с ее решением и объявил на семейном собрании, в присутствии всех членов семьи, как обстоят дела по переезду и как им следует себя вести. Альберт остался единственным спокойным человеком тут, а Марта, наоборот, заволновалась и начала капризничать.

— Мы не можем так! — восклицала она обиженно и красиво морщила накрашенное лицо. — Нужно взять Альбрехта! Без него я не поеду! Что ты молчишь, Альбрехт? Так нельзя! Скажи же это!

— Что? — резко сказал тот. — Если они так решили, что я могу…

— Но это же… не так, не так! — закричала Марта. — Я не поеду! Ни за что!..

Ее попытались образумить, успокоить: отец говорил тоном очень мягким, чувствуя свою вину, мать же была нежна, чуть ли не сюсюкала с ней — но затем неестественно как-то разозлилась и воскликнула:

— Никто тебя не спрашивает, Мисмис! Он остается! Хочешь, не хочешь — все равно, понятно?

Впервые в жизни встретив настолько явное сопротивление ее желанию, Марта мгновенно успокоилась; лицо ее, красное прежде, побледнело, пошло слабо-зелеными безобразными пятнами.

— Ага, получила! — со злорадством сказал Альберт. — В кои-то веки несравненной Мисмис кто-то отказал! Она в отчаянии! Смех — и только!

— Лучше заткнись, Берти!

— Сам заткнись, дегенерат!

— Хватит! Вы что?.. Мальчики, сын! В присутствии матери!..

Марта заплакала уже не потому, что хотела разжалобить — показательно, пытаясь сохранить свежую привлекательность, — на этот раз она заплакала жутко, всхлипывая и дрожа плечами; и с искаженным лицом выбежала из комнаты, оставляя за собой эхо собственных страданий.

Почти целые сутки, уже использованными словами, ее пытались образумить. Как непослушный ребенок, она отказывалась слушать, а бывало и грубила родителям, более матери, которая в борьбе с капризностью Мисмис проявила невероятную стойкость. Угрозы лишить ее многих привычных вещей подействовали быстрее нежности, и сквозь зубы, не вставая с постели, с наибольшим презрением, на какое была способна, она согласилась ехать без кузена Альбрехта.

В день отъезда ее все же пришлось заставлять: так, встретив ее сопротивление, мать вынуждена была лично ее одевать. Не получив желаемого, Марта хотела хоть добиться удовлетворения от терзаний родителей. С кузеном Альбрехтом, злым не меньше, она прощалась дома, очень быстро. Альберт же поехал провожать их на вокзал и всю дорогу не мог скрыть переполняющей его радости.

— Что ты улыбаешься? — зло спросила его в трамвае Марта.

— Ничего, — ответил он со странной безмятежностью.

Что-то затаенное, агрессивное, подсказывало ей, что Альберт счастлив не от отъезда родителей, а потому лишь, что она, Марта, ничего впервые не добилась слезами, истериками, просьбами о жалости. Против кузена Альбрехта он действительно не имел плохих чувств, возможно, и не хотел оставаться с ним в качестве его «надзирателя» — но мысль, что случившееся далось ей больно, будила в нем осознанное злорадство.

— Ты просто свинья, — не сдержавшись, сказала она ему на вокзале. — Улыбаешься все, весело тебе! Самая обыкновенная свинья!

— Счастливо тебе доехать, Мисмис.

Она собиралась ответить, но передумала и отошла к вокзальным часам.

— Мисмис, ну что ты… как ребенок! — крикнул он ей вслед, уже желая мириться.

Но она, как ушла от него, так и встала спиной к нему и более не поворачивалась.

Кузен Альбрехт же после этого стал неуправляем.

Почти не бывая дома из-за университетских занятий, добавочных предметов, необходимости ходить в библиотеку и заниматься дополнительно, Альберт не