мог следить за кузеном как следует и удивлялся, что учителя Альбрехта заваливают его просьбами явиться в школу, на личную беседу. Письма некоторые были уклончивыми, иные же прямо оповещали, что Альбрехт вытворяет на уроках и что никто не может его приструнить.

«Это что-то совершенно ужасное! — писал матери Альберт по новому ее адресу. — О нем рассказывают разное. Все поражаются изменениям! Раньше все его любили, „солнечный мальчик“ и все такое прочее. А что сейчас? Черт в него вселился! Учителей высмеивает, девочек оскорбляет, чуть ли не до насилия доходит! Какую-то девочку он облил зеленкой, а вторую загнал в уборную во время занятий и хотел ее раздеть. Дома он по-прежнему тих и спокоен, но в школе!.. Я не знаю, что из него вырастет. Хуже того, я решительно не знаю, что мне делать! Учителя меня все требуют к себе, а я не могу бежать к ним и пренебрегать своей учебой! И что они мне скажут? Воспитатель из меня никакой! Может, вы заберете его все-таки к себе?..».

Начиная письма свои сентиментально-женским приветствием, мать его сообщала, что на них нынче свалилось столько забот и проблем, связанных с местной партией, с устройством жизни тут, что у них нет никакой возможности забрать к себе кузена Альбрехта и начать его перевоспитывать.

«…Нынешнее поколение распустилось, я замечала это и раньше, — писала она как-то. — Это касается вас всех — в особенности, конечно, Альбрехта и нашей Мисмис. Как ни воспитывай, это поколение не то, что наше было, благоразумное. С Мисмис управляться мне не легче. Я не упоминаю, что она абсолютно безалаберна и не считается ни с кем. Какой замечательной она была малышкой, ангелочком, ласковым и светлым, — и какой она становится! Как страшно мне из-за нее! Что же касается твоего кузена, тебе не обязательно с ним возиться. Если он плохо поступает, лишай его ужинов и завтраков, не давай денег в школу, не пускай в кино или гулять. Поступай с ним так же плохо, как он поступает — и он тут же образумится. Говорить с ним бесполезно. Какое счастье, что мы его с собой не взяли! Как повлиял бы он сейчас на нашу Мисмис! Она и так не хороша, а он еще хочет испортить ее, и это бы у него получилось, не лиши мы их предусмотрительно друг друга…».

Растягивалось у нее такое на несколько страниц и завершалось чем-то меланхолично-слезливым. На последней странице у нее бывали желтоватые пятнышки с расплывшимися чернилами в них: она возвратилась к привычке щедро надушивать письма. Как правильная мать, она спрашивала в письмах о делах сына, о его знакомых, и так же, как заботливая мама, звала его на летних каникулах в гости, но «без кузена Альбрехта», — и знала, что сын не согласится.

«…Пожалуйста, не нужно на меня обижаться, — написал он, тоже зная, что она не расстроится из-за его отказа. — В отличие от Альбрехта, который шляется по неизвестным местам и мне не докладывает о своих приключениях, я усиленно занимаюсь. С возобновлением занятий у меня будет больше практики, и я хочу к ней подготовиться. У меня все замечательно. Читаю одновременно „Психологию бессознательного“ Фрейда, „Научные основы допроса на предварительном следствии“, „Психологию для следователей“, „Пособие по расследованию преступлений особой тяжести“ и „Криминалистическую методологию“. Люблю эти книги, но они напрягают мой мозг и мне хочется как-то развлечься. У меня появились друзья, Альдо и Петер. Через П. я познакомился с милой семьей политических иммигрантов. У них можно долго болтаться и пить даровой чай. У них еще к чаю подают пряники, хотя Бог знает, где они их берут и на что вообще живут. Безалаберность, но приятная. Пишите мне, как Мисмис. Не обижайтесь, если я не отвечаю. Я очень занят и так устаю, что у меня нет сил писать то, что вы знаете и без меня. Итак, пишите и не обижайтесь. Я тут сам как-то со всем управлюсь. Ваш сын, с любовью, А.М».

Так получилось, что познакомился он сначала с Петером Кролем, который поступил на год раньше него. Знакомые попросили обоих быть секундантами на дуэли, в общем-то мальчишеской и несерьезной: только что вернулась мода на поединки и считалось позорным никого нынче не вызвать или не быть вызванным самому. Так как оба дуэлянта были плохи в фехтовании, а на пистолеты не решились, дуэль вышла курьезная, всех расстроившая и рассорившая, но к Петеру, что сохранил при этом мрачноватое достоинство, Альберт почувствовал уважение и своеобразный интерес.

Несколько старше Альберта, успевший закончить обязательный краткий курс военной подготовки для резервистов, стрелявший, по слухам, лучше всех в университете, двадцатидвухлетний Петер Кроль у всех вызывал уважение. Вышел он из известной многими интеллектуалами, кажется, и каким-то музыкальным гением семьи, но в ее нынешнем составе творческих личностей не осталось, хотя мать неплохо играла на фортепиано, а отец, занимавшийся профессионально геополитикой, временами позволял себе рисовать сомнительные по качеству акварели. Творческого чутья не было уже совсем у юного Петера, и это был, похоже, тот главный недостаток, что беспокоил его, съедаемого затаенным тщеславием. Он не оставлял попыток что-то изобрести в стихосложении, но в свободное время; хотел выбрать профессию, приближенную к искусству, но отец, более прагматичный, успешно посоветовал ему выучиться на юриста. Отношения своего к будущей профессии Петер старался не показывать, но готовился к ней как никто другой — это была его особенность, портившая ему, как он сказал как-то, всю его жизнь. Основная проблема его, если забыть об утраченном величии семьи и отчаянии в творческой области, в том и заключалась, что он прилагал невероятные усилия для поддержания легенды о своей исключительной идеальности. Начиналась мания эта с внешности: с женской точки зрения Петер был красив, но это не отталкивало от него мужчин, так как красота эта была, хоть и ухоженная, но холодноватая и мрачная. Кажущаяся часто пасмурной, наружность его не соответствовала его настрою: никто бы не назвал его меланхоличным или пессимистичным, печальным, — напротив, в повседневном настроении Петер был оживлен, умел понравиться, никому не навязывался, относился ко всем с одинаковой дружелюбностью и не отказывал в совете и дружеской поддержке, чем заслужил скоро единодушное положительное мнение о себе на факультете. Те, что были с ним в близких отношениях, убежденно говорили, что он так же честен, ни за что не возьмет чужого, не станет обманывать человека и не возьмется отбивать девушку у знакомого. Были и такие, что свидетельствовали о его превосходстве в стрельбе, фигурном