бомбы может каждый, – бушевал он, – но когда пеленгаторы кричат: “Самолет сбросил бомбы!”, чтобы продолжать спокойно работать, требуются совсем другие достоинства». Клаус Зайдель не мог знать, что многие мальчики из гитлерюгенда окажутся среди последних защитников Рейха, и не задумывался о том, сколько навыков выживания это молодежное движение дало ему самому. Когда во всем городе перерубили газовые, электрические, водопроводные и телефонные линии, Зайдель, недолго думая, начал купаться в озере посреди городского парка, как это делали мальчики в летнем лагере. В сущности, он был еще наполовину ребенком. До того как начались налеты, он волновался, что не сможет найти взрослого родственника, который подпишет его школьный табель успеваемости. Даже в первые сутки бомбардировок он иногда вспоминал о модели аэроплана, которую мастерил в школе [5].

Зажигательные бомбы изменили облик войны. Павел Васильевич Павленко оказался в числе тех 450 узников концлагеря Нойенгамме, которых отправили расчищать «мертвую зону» в районах Ротенбургзорт, Хаммерброк и Хамм-Зюд площадью около 6,5 кв. км, где на улицах лежали горы мертвых тел. Самой трудной задачей для семнадцатилетнего украинского подростка было вскрывать подвалы. Своды в любой момент могли обрушиться, а в некоторых случаях не до конца остывшие подвалы еще светились изнутри, и в них оставались скопления угарного газа. Кроме того, по его воспоминаниям, в них было «полно иссохших людей», которые «так и продолжали сидеть там». Он помогал складывать кости в корыто и выносить их на улицу. Несмотря на то что он считал немцев своими врагами, ему поначалу было тяжело смотреть на мертвых мирных жителей. По сообщению начальника полиции Гамбурга, многие немецкие солдаты в отпуске, ища родных, «находили лишь несколько костей». Уменьшившиеся в размерах иногда больше чем вдвое, «кукольные» трупы оставались по-прежнему узнаваемыми – патологоанатом Зигфрид Графф относил это явление на счет пропорционального обезвоживания всех внутренних органов в те моменты, когда тело запекалось в подвале после смерти [6].

Целые районы превратились в окутанные клубами пыли развалины, и даже опытные местные жители, пытаясь обойти свой квартал, терялись, путались и не могли понять, где находятся. Пострадавшие от бомбежек нередко оставляли возле своих разрушенных домов записки, чтобы другие знали, где их найти. Клаусу Зайделю потребовалось две недели, чтобы обнаружить, что его бабушка и дедушка выжили. Родственники искали своих умерших на улицах и в импровизированных госпиталях, пытаясь опознать останки по разрозненным уцелевшим предметам одежды. Санитарам приходилось пользоваться щипцами, чтобы снять с пальцев обручальные кольца после того, как наступало трупное окоченение. При этом никто не избавлял родственников от необходимости сообщать о смерти городским властям. Эти тяжелые изматывающие хлопоты приводили многих людей в глухое оцепенение, на время вытеснявшее все мысли о войне [7].

Бомбардировка Гамбурга стала переломным моментом в воздушной войне. Она отличалась совершенно беспрецедентными масштабами и произошла в то время, когда и британское, и немецкое правительства считали, что подобные нападения на немецкое гражданское население могут решить судьбу войны. С тех пор командование Королевских ВВС и Черчилль считали Гамбург эталоном того, чего они пытались достичь в других местах. Городские власти и нацистское руководство страны пришли в панику. Когда порядок в городе рухнул, местный гауляйтер даже освободил политзаключенных. Нацистские лидеры страны (так же, как и британские нападающие) начали думать, что гражданское население может не выдержать дальнейших подобных нападений, а учитывая, что как раз тогда Муссолини лишился власти в Италии, то лето ознаменовалось для них мрачным предчувствием собственной уязвимости. Вечный страх Гитлера – крах тыла, такой же, как в ноябре 1918 г., – казалось, вот-вот осуществится. Правительство выделило для районов, подвергшихся бомбардировкам, специальные квоты бренди и настоящих кофейных зерен. Стремясь как можно быстрее обеспечить необходимым тех, кто все потерял, немецкие агентства на оккупированных территориях начали переправлять в города севера и запада Германии награбленное у евреев имущество, которое изначально планировали раздать на местах немецким поселенцам. Правительство пыталось занизить число потерь, но слухи, наоборот, многократно преувеличивали их, а эвакуированные в отдаленных районах Германии рассказывали о полном крахе политического и общественного порядка в Гамбурге. К вящему замешательству как нацистского режима, так и бомбардировочного командования Королевских ВВС, шведская пресса выдвинула предположение о 100 000 погибших – впоследствии это число не раз упоминалось в послевоенной Германии. Впрочем, реальное положение в любом случае было достаточно бедственным: число убитых составляло от 35 000 до 41 000 человек [8].

Налеты на Гамбург стали кульминацией начавшейся той весной кампании британских ВВС, основы которой Артур Харрис закладывал с тех пор, как в феврале 1942 г. получил звание маршала авиации. После первой атаки на Эссен 5 марта 1943 г. бомбардировочное командование приступило к систематическим массированным ночным налетам тяжелых бомбардировщиков на густонаселенные центры проживания рабочего класса в Руре. Оправдываясь тем, что удары по рабочим нанесут ущерб военной промышленности, Королевские ВВС быстро превратили такие атаки в основное направление своей деятельности. Отчасти их выбор объяснялся тем, что для пытающихся уклониться от зенитной артиллерии высоко летящих самолетов, оснащенных неточными бомбовыми прицелами, большие города служили относительно легкой целью. Успех операции «Гоморра» в Гамбурге побудил Черчилля согласиться с планами Харриса, предлагавшего начать еще более интенсивные налеты на столицу Германии. «Мы можем разрушить Берлин от края до края, – пообещал Харрис в начале ноября 1943 г. и добавил: – Это будет стоить нам от 400 до 500 самолетов. Германии это будет стоить всей войны». Продолжавшийся до 24 марта 1944 г. цикл атак Королевских ВВС на Берлин оказался самым тяжелым и продолжительным в европейской войне. Но Германия не капитулировала к 1 апреля 1944 г., как опрометчиво предсказывал Харрис. Вместо этого к концу марта 1944 г. немецкие зенитные батареи и ночные истребительные эскадрильи люфтваффе начали наносить Королевским ВВС невосполнимые потери. Ковровые бомбометания пришлось на время свернуть. Харрису удалось добиться своего только после того, как новые американские истребители дальнего действия окончательно уничтожили эскадрильи истребителей люфтваффе, и после «Дня Д» (высадки десанта союзников в Нормандии), когда британские бомбардировщики, взяв пример с немецкой «летающей артиллерии», весьма эффективно проявили себя на полях сражений. К тому времени всем также стало ясно, что победа союзников будет достигнута не в воздухе, а на земле [9].

Но в течение долгого среднего периода войны угроза с воздуха беспокоила гражданское население в городах северо-запада Германии. Дети научились реагировать на постоянно повторяющийся вой сирен даже во сне. Одна девочка, эвакуированная с семьей после бомбардировки Майнца, вспоминала, как громко плакала ночью во сне при звуке сирен и умоляла родителей спуститься с ней в бункер. Для мальчика, родившегося в 1940 г., самым ранним воспоминанием стал звук сирены воздушной тревоги, услышанный