рассказах этих детей – например, как одну девочку достали из-под обломков дома пять дней спустя – часто описывались мимолетно и вскользь. Через десять лет после окончания войны очень немногие из них упоминали, что видели мертвых [22].

Некоторые родители показывали детям разрушения издалека. Сигрид Марр вспоминала, как они с матерью поднялись на третий этаж дома и оттуда

смотрели вниз на море пламени между домами, на светящиеся фронтоны и оконные рамы… «Это одно из лиц войны, – сказала мне мама. – У войны много лиц, но все они ужасны. Она показывает одно лицо здесь, в городе, после бомбежки, другое – там, на фронте и в полевых госпиталях…» Я кивнула. Теперь я поняла [23].

В некоторых отношениях поведение детей и их матерей было на удивление похожим. Матери пересчитывали фарфоровую посуду, чудом уцелевшую при разрушении дома. Дети горевали, когда не могли найти вторую туфлю или любимую игрушку. Одна девочка, чей дом вскоре после Рождества разбомбили во второй раз, целый день тихо сидела в углу. Ее младшая сестра утешала себя, играя с куклой, которую их дедушка вытащил из-под завалов. Для нее самой дедушка достал ее рождественский подарок, полуобгоревшую книгу о королеве Луизе Прусской (история ее героического сопротивления Наполеону стала детской классикой в 1920-х гг.), и она вскоре с головой погрузилась в чтение. Пятнадцатилетняя Лизелотта могла обратиться к молитвам, выученным для конфирмации, и пыталась сохранять внешнее спокойствие, подобающее, по ее мнению, идеалу немецкой женщины. Дети старшего возраста и взрослые могли найти слова, чтобы выразить свои неверие и боль, горе и гнев. Но младшие дети часто были этого лишены [24].

Вспоминая о разрушении своего дома в Гамбурге в июле 1943 г., трехлетний Уве Тимм мог вызвать в памяти только отдельные разрозненные образы: две фарфоровые фигурки, которые его старшая сестра вынесла на улицу, ряды горящих факелов по обе стороны улицы, маленькие огни, словно бы парящие в воздухе. Лишь намного позже он понял, что этими маленькими огнями были развевающиеся на ветру горящие занавески, а факелами – охваченные пламенем деревья. Уцелевшая фарфоровая пастушка с отбитой ручкой с тех пор символизировала для него всех членов семьи, погибших 25 июля 1943 г. Старший брат Уве, Карл Хайнц, отреагировал на известие о бомбардировке с яростью. Прочитав письмо отца, молодой эсэсовец немедленно написал в ответ c фронта на территории Советского Союза: «Это не война, это попросту убийство женщин и детей – и это бесчеловечно» [25].

Нередко дети наблюдали за разворачивающимися на некотором расстоянии от них необыкновенными картинами разрушения с трепетом и изумлением, завороженные яркостью красок и дикой красотой открывающегося зрелища. Харальд Хольцхаузен, до июля 1943 г. живший в Гамбурге, видел, как в порту Харбург после авианалета горят цистерны с нефтью. Невыспавшемуся тринадцатилетнему мальчику, которого дважды за ночь будили сирены воздушной тревоги, эти цвета показались совершенно пленительными и волшебными:

Я зачарованно вглядывался в игру красок, в желтые и алые языки пламени, которые то смешивались, то снова разделялись на фоне темного ночного неба. Ни до, ни после я не видел такого чистого, сияющего желтого, такого пылающего красного, такого яркого оранжевого, соединяющего в себе оба этих цвета. Сегодня, 55 лет спустя, я думаю, что это стало для меня самым значительным переживанием за всю войну. Я несколько минут стоял на улице и наблюдал за этой симфонией медленно сменяющихся красок. Настолько сочных, сияющих цветов я потом не видел ни у одного художника. И если бы я сам стал художником… я бы потратил всю жизнь на поиски таких же чистых цветов [26].

Первое появление над головой авиации союзников далеко не всегда вызывало у детей ужас. Одна пятилетняя девочка, в 1943 г. наблюдавшая из своего дома в пригороде за летевшими бомбить Берлин самолетами, вспоминала: «При виде этих грозно ревущих машин мне показалось, будто я сплю или попала в волшебный мир». Она написала это в школьном сочинении 12 лет спустя, когда у нее уже были крайне веские причины сменить удивление на страх. Другая девочка из ее школы представляла, что самолеты – диковинные большие животные, летящие над ее родным Эссеном. Сабину Кауфманн из Бреслау тоже очаровал вид выстроенных в боевом порядке американских самолетов – на этот раз они появились в светлое время суток и летели очень высоко, так высоко, что в свете раннего утра казались ей «серебряными птицами в голубом небе». «Это было прекрасное, величественное зрелище, – писала она. – Моя восприимчивая детская натура охотно откликнулась на него, меня переполняло чувство счастья. Я желала только одного – лететь вместе с ними» [27].

Снова и снова дети сравнивали происходящее с захватывающим театральным представлением, непохожим ни на что, виденное ими раньше. Но если дети нередко находили в орудиях разрушения и даже в пожарах поразительную красоту, то взрослые комментировали этот аспект воздушной войны крайне редко. Урсула фон Кардорф оставила замечание о «дикой красоте» иссиня-черного дыма, клубившегося над белыми, как мел, тротуарами Берлина после воздушного налета, только на страницах своего дневника – окружающие могли посчитать подобные комментарии бестактными. И все же тень детского восторга от увиденного проникла и во взрослую речь. Разноцветные сигнальные ракеты, которые нападающие использовали, чтобы засечь цель, а защитники запускали в качестве ложных целей, медленно спускались с ночного неба на небольших парашютах, мерцая красными, зелеными, синими и желтыми огнями – немцы называли их «рождественскими гирляндами». Тактика «Виндоу» придавала этой аналогии законченность: каскады небольших алюминиевых полосок, которые Королевские ВВС сбрасывали, чтобы ослепить немецкие радарные системы (и которые Харальд Хольцхаузен и другие мальчики находили на земле после налета), больше всего напоминали серебряный «дождик» для украшения елки [28].

После налетов взрослые занимались в основном защитой своих домов и имущества и помощью родственникам и ближайшим соседям, а члены гитлерюгенда, такие как Лотар Карстен, помогали экстренным службам. После удара по Вупперталю 29 мая 1943 г. этот тринадцатилетний мальчик вместе с товарищами из юнгфолька доставлял сообщения и помогал тем, кто остался без дома, переносить вещи. На следующий день после налета маленькие дети по дороге в школу останавливались подобрать алюминиевые полоски и осколки зенитных снарядов. Эти осколки особенно ценили мальчики, которые менялись ими на школьных площадках так же, как когда-то их старшие братья обменивались сигаретными карточками. Но некоторые детские игры, наоборот, стали казаться неуместными: шестилетняя девочка, любившая играть в «Штукас», забросила эту забаву после бомбардировки Эссена в марте 1943 г. Игра стала слишком похожа на реальность [29].

Дети собирались, чтобы понаблюдать за работой саперных бригад,