веществ и 1331 тонну зажигательных бомб. Разрушения были так велики, что пожарным и отрядам, занимавшимся разбором завалов, с огромным трудом удалось пробиться на место и начать тушить огонь. Пожары, бушующие вокруг Хаусфогтайплац, казалось, грозили объединиться в единое кольцо огня. Армейские части и пожарные бригады прибывали даже издалека – из Щецина, Магдебурга и Лейпцига. Окончательно потушить огонь удалось только следующей ночью, незадолго до возвращения бомбардировщиков. К тому времени пожарные и расчеты зенитных батарей едва стояли на ногах, а поднявшийся резкий морозный ветер грозил превратить новые пожары в центральном административном округе, по выражению Геббельса, «в ад». В Берлине, с его широкими проспектами и площадями и относительно небольшим количеством деревянных построек удалось не допустить такой огненной бури, какая бушевала в старых городских центрах Касселя и Гамбурга. Тем не менее с 22 по 26 ноября городу и его жителям был нанесен большой ущерб: 3758 человек убиты, еще 574 числились пропавшими без вести, почти полмиллиона остались без крова. По сравнению с тремя воздушными налетами, которые город пережил в конце августа и сентябре, это был новый опыт. Чтобы разместить огромное количество лишившихся жилья людей, которым некуда было податься, городские власти построили временные убежища на окраинах и в зеленой полосе города [18].

Район, где жила Лизелотта Гюнцель, во время первых воздушных налетов оставался в стороне от основных событий, поэтому они оказывали на нее скорее психологическое, чем непосредственно физическое воздействие. Тем не менее они действовали подавляюще. В 3:45 ночи в канун Рождества она услышала, как завыли сирены воздушной тревоги. Они с родителями подумали, что налет будет не слишком серьезным, потому что было уже почти утро, – обычно воздушные атаки происходили намного раньше. Но в тот раз бомбы упали гораздо ближе к их дому. У эскадрильи Pathfinder, указывавшей район цели, возникли проблемы с навигационным оборудованием, и пилоты разбросали бомбы по всему городу, затронув даже восточные районы Берлина, такие как Фридрихсхаген, который они до сих пор щадили. Во время этого (седьмого по счету) налета Королевских ВВС Лизелотта и ее родители едва успели спуститься по лестнице, волоча за собой чемоданы, и укрыться в подвале, когда раздался чудовищный грохот, и свет погас. Позднее в тот день она написала в дневнике: «Мы схватили чемоданы и хотели выбежать на улицу – нам показалось, что стены вот-вот рухнут. Вокруг клубилась пыль, и окна разлетались вдребезги». Облака казались багровыми на фоне охвативших город огней. «Наши мужчины старались поддерживать порядок и запрещали нам выходить, поскольку снаружи еще стреляли зенитки и падали бомбы. Мы полчаса просидели в темноте, слушая ужасающие взрывы и ожидая своего конца». Лизелотта впервые призналась, что ей действительно стало страшно [19].

К счастью, авианалет вскоре закончился. Ее отец поднялся наверх и, вернувшись, рассказал, что все окна выбиты, а в соседних домах пылают пожары. Семья тоже поднялась наверх и, как ни в чем не бывало, начала приводить квартиру в порядок. Все поверхности были покрыты грязью и битым стеклом, банки с домашними консервами разбились, маринованные огурцы раскатились по полу кухни, а остановившиеся часы показывали пять минут пятого. Радиоантенна была сломана. Лизелотта смотрела на все это как во сне. Потом они приступили к уборке. Они скатывали ковры, снимали с окон разорванную плотную ткань, которую вешали для светомаскировки, и снова зашивали ее, а мусор уносили вниз и выбрасывали на улицу. В прежние мирные времена в Германии за это можно было ожидать судебного разбирательства – теперь, несколько извиняющимся тоном заметила Лизелотта, так делали все.

Оглядываясь вокруг, при виде домов с выбитыми окнами она вдруг почувствовала волнение. В темноте раннего утра впервые за много лет все окна в округе светились. «Это было совсем как в мирное время!! – писала она. – А ведь сегодня канун Рождества!! Я была в таком восторге». Но вскоре окна снова ослепли – чтобы защититься от ветра и холода, люди закрывали их листами с трудом добытого картона; Лизелотта сходила в ратушу, и ей тоже дали там немного картона. Несмотря на все происходящее, семья продолжала готовиться к Рождеству [20].

К ночи с 28 на 29 декабря, когда Лизелотта поймала себя на том, что читает в подвале свои конфирмационные молитвы, она уже пять недель не могла нормально выспаться. Постоянные сирены воздушной тревоги, ожесточенные бомбардировки, пассивное ожидание в подвале – все это постепенно подтачивало ее силы. Через несколько дней после Рождества ей начали сниться бомбежки. Но даже днем она не могла освободиться от страха. В новом году все усилия Лизелотты и все ее нравственные требования к себе сосредоточились на одном: она не должна сломаться, повторяла она про себя снова и снова. «Когда вокруг с невообразимым грохотом взрываются бомбы, когда смерть тянется к твоему сердцу своей ледяной рукой, – писала она 3 января 1944 г., – у тебя остается только одна мысль: “Хоть бы это прекратилось!” Но это не прекращается. Тебе кажется, что нервы вот-вот не выдержат, и ты начнешь кричать, – но нельзя. Ты должна сохранять самообладание, тебе не позволено быть слабой – именно так говорила мне фрау Л.» [21].

Фрау Л. была учительницей немецкого языка в школе Лизелотты и около года оставалась предметом ее горячей подростковой влюбленности. Лизелотта видела в фрау Л., националистке и жене прусского офицера, воплощенный идеал «немецкой женственности» и, сравнивая себя с ней, постоянно находила собственное поведение недостаточно идеальным. Каждую свою неудачу Лизелотта отмечала с той же высокомерной нетерпимостью, с какой осуждала окружавший ее взрослый мир. Так же как Клаус Зайдель в Гамбурге, Лизелотта Гюнцель очень старалась держаться спокойно и хладнокровно. Но если Клаус мог хотя бы вести ответный огонь со своей батареи, Лизелотта была обречена переживать воздушные налеты бездеятельно, в тесном замкнутом помещении, каждый раз зная, что, если она выживет, ей через некоторое время придется возвращаться в сырой подвал и терпеть это снова и снова.

Дети младшего возраста воспринимали бомбардировки совершенно иначе, чем подростки, такие как Лизелотта. В середине 1950-х годов, когда дети, которым в 1943–1944 гг. было три-четыре года, пытались описать свой опыт, связанный с войной, многие обнаружили, что не могут выразить словами воспоминания раннего детства. Вместо этого они описывали страх окружающих или повторяли истории о своем детстве, услышанные от родителей, – один мальчик даже рассказал, как на время лишился дара речи. В середине 1950-х гг. эти дети для многого не находили подходящих слов. Одиннадцатилетняя Марион, стоя перед развалинами своего дома, не могла до конца осознать, что он разрушен. Самые ужасные события в