приезжавших обезвреживать неразорвавшиеся бомбы. Павла Васильевича Павленко вместе с группой заключенных из концлагеря Нойенгамме отправили обезвреживать бомбы в Вильгельмсхафене. Они должны были всем отрядом окапывать по кругу неразорвавшийся снаряд, после чего тянули жребий, и один из них шел выполнять наиболее рискованную часть задания – выкручивать запал. Таким отрядам обычно поручали самую грязную и опасную работу. Но дети в Эссене, очень волновавшиеся за немецких пожарных и собственных соседей, не придавали никакого значения той опасности, с которой сталкивались на расчистке завалов узники концлагерей, – если вообще замечали их присутствие. Подростки, такие как Лизелотта Гюнцель, обычно были слишком заняты исследованием собственного внутреннего мира, чтобы обратить внимание на подневольных рабочих, расчищавших для них улицы [30].

У проживающих в городских квартирах немцев коллективное чувство сосредоточилось на собственных семьях и ближайших соседях по дому. Они помогали друг другу устанавливать койки в подвалах и вместе тушили пожары, спонтанно образуя человеческие цепи, чтобы передавать из рук в руки ведра с водой. Соседи обращались друг к другу, когда нужно было присмотреть за квартирой или за оставленным на улице имуществом. Детям часто поручали следить за чемоданами с документами и ценностями, которые их родители относили в бомбоубежища. Взаимные обязательства в рамках тесного соседского сообщества становились все глубже, и люди замыкались в своем узком кругу, ограниченном домом и улицей. «Национальное сообщество», фольскгемайншафт, сокращалось до размеров одного дома или района, становилось более осязаемым. Ближе к концу войны в дневниках встречаются упоминания о местных «подвальных сообществах». Тем временем криминальная полиция уже начала беспокоиться, не подорвет ли рост краж и крушение общественной солидарности волю нации к победе [31].

Впрочем, иностранные рабочие далеко не всегда оставались такими незаметными, как в то время, когда обезвреживали оставшиеся на улицах городов бомбы. Когда дело касалось мародерства, полиция обращала на них самое пристальное внимание – хотя, как вскоре выяснилось, среди арестованных после авиаударов по Гамбургу было больше всего немцев, в том числе солдат СА, помощников Красного Креста и солидных граждан из профессионального среднего класса. Но именно иностранных рабочих, особенно узников концлагерей, работавших на разборе завалов, подвергали самым безжалостным наказаниям за самые незначительные проступки, такие как попытка взять себе немного брюквы. Некоторых отвозили обратно в Нойенгамме и вешали на глазах у всего концлагеря за похищение куска сыра или коробки спичек, которые они надеялись потом обменять [32].

Климентий Иванович Байдак был потрясен, столкнувшись на улицах Гамбурга со школьниками в униформе гитлерюгенда, которые насмешливо кричали ему: «Russen kaput!» и даже вытаскивали из ножен кортики и делали вид, что проводят ими себе по горлу. Еще до мартовских налетов на Эссен французский гражданский рабочий в письме домой из Рура надеялся, что «все это скоро закончится, потому что здешние люди мыслят, как дикари. Маленькие дети, лет пяти, угрожают нам на улице. Приходится стискивать зубы, потому что ты ничего не можешь сказать в ответ – ты должен просто терпеть» [33].

Но далеко не всегда члены гитлерюгенда могли позволить себе делать что угодно, не встречая никакого сопротивления. В немецких городах, особенно в Рейнланде и Руре, росли возникшие в первые годы войны неформальные уличные объединения молодежи из рабочего класса. Юные рабочие и подмастерья, такие как Фриц Тайлен, недовольные тем, что гитлерюгенд пытается ими командовать, и привыкшие зарабатывать собственные деньги, хотели больше свободы и меньше муштры, весело проводить время в парках и играть на гитарах. Эти ребята в возрасте от 12 до 17 лет не только старались произвести впечатление на местных девушек, нарушали комендантский час, защищали свою территорию от других банд (и прежде всего от гитлерюгенда), но и самостоятельно организовывали пешие и велосипедные загородные походы, создав своеобразную либертарианскую имитацию гитлерюгенда. Молодые диссиденты нередко ценили точно такие же вещи, что и их противники, и после вечерних потасовок удирали со значками и кортиками гитлерюгенда, гордясь тем, что смогли не уступить врагу собственные ножи в ножнах и самодельные значки группы «Эдельвейс». В Гамбурге одна молодежная банда даже взяла себе название в честь дивизии СС «Мертвая голова». Но гитлерюгенд и СА не собирались терпеть рядом с собой этих нонконформистов и считать их безобидными, и активно преследовали их. Несколько тысяч человек насильно обрили, а некоторых отправили в исправительные учреждения, трудовые воспитательные лагеря и молодежные концлагеря. Но основной костяк банд под названием «Пираты Эдельвейса» и «Навахо» продолжал существовать, и чем активнее их притесняли гитлерюгенд и штурмовики, тем более антинацистскими становились их настроения. Фриц Тайлен и его друзья из кельнского района Эренфельд решили посвятить себя созданию политических граффити: во время воздушной тревоги они выходили на улицы и дописывали на плакатах «Колеса должны катиться для победы!» – «После войны покатятся головы нацистов!» [34]. Но в их песнях, прославляющих мужское боевое братство, слышались почти нацистские ноты:

У нас крепкие кулаки —

Да! И наши ножи наготове.

За свободу молодых

Сражаются «Навахо».

И когда «сирены звучали в Гамбурге», они пели – вместе со всеми остальными, – что «Навахо должны сплотиться» [35].

Бомбардировки всегда вызывали чувство личной беспомощности. Однако это чувство трансформировалось в общенациональное чувство беспомощности самой Германии лишь в самом конце войны, только после того, как люфтваффе, зенитная артиллерия и вермахт потерпели поражение. Для мирных жителей городов и поселков, ставших жертвами бомбардировок союзников, этот момент наступил осенью 1944 г., зимой и весной 1945 г. Именно в этой фазе войны бомбардировки стали наиболее ожесточенными, человеческие потери самыми большими, и нацистский режим впервые с 1934 г. начал открыто терроризировать собственное население. Но в средней фазе войны, от нападения на Советский Союз в июне 1941 г. до высадки в Нормандии три года спустя, даже под бомбами союзников Германия не производила впечатления беспомощности, хотя именно тогда англо-американские союзники придавали бомбардировкам величайшее стратегическое значение. В течение этого долгого и крайне важного среднего периода войны у немецких граждан были веские причины сохранять бодрость духа. Несмотря на бомбардировки и поражение под Сталинградом в январе 1943 г., немецкая армия по-прежнему контролировала Европейский континент от Ла-Манша и атлантических портов до внутренних рубежей Советского Союза. И воздушная война шла не только между бомбардировочным командованием Королевских ВВС и гражданским населением – у людей были все основания верить, что Германия способна дать врагам отпор. В конце марта 1944 г. зенитная артиллерия и эскадрильи ночных истребителей люфтваффе по-прежнему успешно уничтожали воздушные флоты бомбардировщиков противника [36].

Праздные разговоры о смене режима и прекращении войны, ненадолго возникшие летом 1943 г. после того, как Муссолини