в тот миг, когда родители разбудили его посреди ночи. Бомбежки нередко становились для младших детей войны самым ранним или самым ярким воспоминанием о том периоде. Внезапное пробуждение от крепкого сна в сочетании со звуком сирены производило на ребенка неизгладимое впечатление. Когда в 1942 и 1943 гг. Королевские ВВС принялись за бомбардировки всерьез, дети привыкли отправляться спать в спортивных костюмах. В Бохуме Карл Хайнц Бодекер каждый вечер, ложась в постель, повторял: «Пусть сегодня ночью томми оставят нас в покое». Первыми словами, которые неуверенно произнесла Уте Рау, были: «Быстро, быстро, пальто, погреб». Некоторым детям давали с собой в бомбоубежища маленькие чемоданы или рюкзаки – вероятно, просто для того, чтобы им было легче сосредоточиться и осознать свое участие в происходящем. Многие тут же снова засыпали на раскладушках или поставленных в подвалах и бункерах двухъярусных кроватях. Другие принимались бегать и играть, чем иногда подбадривали окружающих взрослых. Один мальчик даже вспомнил, как к нему в бункере приходил святой Николай и угощал его печеньем [10].

Мощное воздействие сирен воздушной тревоги было непосредственно связано с теми событиями, о которых они предупреждали. Один мальчик из Эссена писал: «В то время мне было четыре или пять лет, и я до сих пор хорошо помню ночи, когда мы лежали в подвале и ждали следующего налета. Затем под вой и рев сирен мы бежали в бункер, сырой и битком набитый людьми. Здесь авиаудары почти не чувствовались, но менее страшно от этого не становилось». Эссен был относительно хорошо оснащен бетонными бункерами: учитывая его значимое положение в центре военно-промышленной империи Круппа, с самого начала руководство Германии решило, что городу необходим усиленный комплекс противовоздушной обороны. Тем не менее даже в этих солидных убежищах, где звуки слышались приглушенно, а обрушение зданий, не говоря уже о простом сотрясении, ощущалось очень мягко, дети замечали другие признаки бомбардировки. Одна девочка вспоминала, как от сильных толчков извне в бункере всегда гасли газовые лампы. Кроме этого в ее памяти остались толкотня и шум испуганных людей [11].

На взрослых сирены действовали так же, как на детей. Даже составители рапортов для полиции безопасности в мае 1944 г., во время относительного затишья в бомбардировочной кампании и почти через два месяца после окончания битвы союзников за Берлин, были вынуждены отметить:

…поведение женщин ставит вопрос о том, возможно ли при дальнейшем сохранении нынешних условий поддерживать имеющуюся до сих пор дисциплину населения – хватит ли людям для этого стойкости. Многим фольксгеноссе… постоянно кажется, будто они слышат сирены воздушной тревоги, рев двигателей атакующих самолетов, стрельбу зенитной артиллерии и взрывы бомб, и они при всем желании не могут освободиться от этих впечатлений… [12]

Дети нередко отмечали, что научились бояться у окружающих взрослых. Как писал другой мальчик из гимназии Бурга в Эссене:

Я родился как раз на пороге войны, поэтому не помню первые [военные] годы. Но из того года, когда мне исполнилось пять лет, многое неизгладимо врезалось в память. Долгими ночами во время бомбежек я сидел в подвале или бункере среди трясущихся от страха взрослых [13].

Еще один юноша из ремесленного училища вспоминал: «В бункере люди прятались в каждом углу и закутке, и с каждой падающей бомбой “Отче наш” звучало со всех сторон все громче». Те, кто не имел доступа к бункерам (а такие люди составляли подавляющее большинство почти в каждом немецком городе), укрывались в собственных подвалах, где ясно ощущались каждый толчок и колебание. Дети научились прислушиваться и отличать по звуку фугасные бомбы с их громогласным «Бабах!!!» от приглушенного треска зажигательных снарядов, чье «клак-клак-клак» напомнило одному ребенку звуки «звонких шлепков» [14].

Поднявшись наверх из подвала своего дома в Берлине 29 декабря 1943 г., Лизелотта Гюнцель сразу взялась за дневник и начала писать. «Позади еще один ужасный налет», – написала пятнадцатилетняя девушка, пытавшаяся привести в порядок свои эмоции и подобрать для них подходящие слова. «У нас есть одно преимущество перед людьми прежних поколений, – продолжала она с юношеской серьезностью. – Мы познали смертельный ужас. В такие моменты все лишнее покидает человека. Всякое притворство, все, кроме Бога, самого святого в моей жизни, оставило меня, когда смерть простерла ко мне свой перст (я сама никогда бы в это не поверила)… Осталось единственное утешение для моего сердца, единственное утешение в смертельной опасности – вечная любовь Божия. Она не оставила меня». Лизелотта нашла утешение в молитве, повторяя слова, которые произнесла на своей конфирмации девять месяцев назад:

Мое прекраснейшее украшение и величайшая драгоценность на земле – Ты, Господь Иисус Христос. Желаю, чтобы Ты царствовал надо мной и чтобы я могла всегда хранить Тебя в своем сердце как в любви, так и в печали.

Твоя любовь и жертвенность руководят всем сущим, на земле нет больше ничего столь же крепкого, я свободно признаю это, и ни смерть, ни страх, ни бедствие не заслонят от меня Твоей любви.

Слово Твое истинно и не обманно и приносит обещанное в смерти и в жизни. Отныне Ты мой, а я Твоя, предаю себя Тебе [15].

Заучивая эти слова, Лизелотта и представить не могла, какие испытания ей вскоре предстоят и как ей придется черпать отвагу в словах принесенного обета «ни смерть, ни страх, ни бедствие не заслонят от меня Твоей любви». Почти таким же обескураживающим, как пережитый в подвале во время авианалета ужас, было жутковатое чувство обыденности, когда семья поднялась по лестнице в квартиру и снова начала заниматься будничными делами. Лизелотте было нелегко разобраться в быстро меняющихся эмоциях: стоило ей вернуться домой и взять в руки свой дневник, как охвативший ее в подвале ужас вдруг показался ей совершенно необъяснимым [16].

Лизелотта Гюнцель жила во Фридрихсхагене на восточной окраине Берлина, и ее первое знакомство с воздушным налетом состоялось 22 ноября 1943 г., в ночь второй крупной атаки Королевских ВВС на Берлин. Их квартал не бомбили, но контора, где работал ее отец, оказалась полностью разрушена, и ее мать очень беспокоилась, на что они теперь будут жить. Телефонные линии были перерезаны, трамваи и поезда наземной городской железной дороги больше не ходили. Следующая ночь оказалась такой же тяжелой: «Говорят, что весь внутренний город представляет собой гору щебня. Фридрихштр[ассе], [Унтер ден] Линден, Лейпцигерштрассе, Алекс[андерплац] – все уничтожено. Дом тети К. тоже разбомбили. Моя школа сгорела, я больше не смогу туда ходить» [17].

За 40 минут Королевские ВВС сбросили на город 1132 тонны взрывчатых