которого вянут одуванчики и ноготки растущие вокруг. Я смотрю на луга, раскинувшиеся под кирпичным светом солнца, на рощицы, на трепещущие листья деревьев, красноватые облака в небе, боже, все-таки какая красота вокруг! И ведь никто ничегошеньки не замечает! Ва занят перебранкой с Фогелем, бароны — блескушкой, Протопадишах — мною. И в центре этой пестрой толпы занятых существ я. Единственная и неповторимая. Красивая, как пятьсот принцесс вместе взятых.

— Ладно, ладно! — фальшивит дракон, — мир, чувачок! Мир!

Как бы то ни было, мой бронированный обжора прекрасен. Даже в этом насмешливом снисхождении не звучит ни капли злобы. Просто он так развлекается. Колдун это понимает и принимает предложение. Вздыхает и ерошит волосы. На нем странная одежда, которую я не рассмотрела раньше. Парусиновая черная рубаха на завязках, насквозь промокшая от пота и такие же штаны, низ которых обхватывают поножи. Даже в этом наряде и с подбитым глазом он очень красив мой милый Эразмус. Все же у меня есть вкус, этого не отнять.

— Нужно двигаться, — говорю я, жалея, что не могу дать Фогелю отдохнуть. Движение сейчас наше лучшее оружие. Лучшее оружие, которое даст возможность одержать победу. Если мы будем вот так останавливаться, в конце концов, попадем в лапы косоглазому. А там уже, как я понимаю, разговор будет коротким.

Как ни странно м’техник не возражает. Вздохнув, поднимается и ныряет в бывшие доспехи. Копается в них, а потом в висящих по бокам подсумках. Ему нужно забрать кое-что нужное. Кое-что без чего он как без рук.

— Только не тяжелое, — беспомощно прошу я, понимая, что мы возьмем все, что он предложит. Слишком много того, чего мы с Ва не понимаем. И любая мелочь будет иметь значение. Путь даже оно и выглядит как осколок стекла, шесть увесистых металлических кубиков, бумажный пакет отвратительных липких колбасок, пачка припасов к посоху, странная штуковина опутанная проводами, несколько пачек сиг и прямоугольный кусок переплетенных нитей, цветом напоминающий лепешку водяного быка. Последний конечно не весит почти ничего, но в его полезности я сомневаюсь.

— Что это?

Он отводит глаза и краснеет. Чутье у меня такое острое, что даже мой увалень иногда удивляется. Делает круглые глаза: как ты догадалась, Трикс?

— Шарфик.

— Зачем он нам? — особые колдунские свойства предмета для меня под большим вопросом. Что такое шарфик? На первый взгляд, абсолютно бесполезная вещь. Как впрочем, и на второй тоже. В лучшем случае, им можно заткнуть рот какому-нибудь бедняге, если хочешь оставить его в живых. При условии, что тот не задохнется от запаха пота.

— Это мое, — совсем смущается колдун, — память.

Память. Вот оно как. Я ни секунды не сомневаюсь от кого этот подарок. Чертова Элис. Чертова Аника. Кто там еще?

— Память, принцесса, — отчетливо выделяя последнее слово, с досадой поправляю я. Синяк под броней начинает ныть. Как же болит, черт! Не оглядываясь, я прохожу мимо него и иду дальше, оставляя им с Ва грузить пожитки на тележку. Во мне все кипит от гнева. Память цвета лепешки водяного быка. Вот оно как, мой дорогой Эразмус. Нет. Ты совсем дура, Беатрикс. Он хранил эту ерунду все время, когда был с нами. И раньше тоже все время хранил у сердца. Четыре месяца и двадцать один день, а может и дольше.

Горькие ноготки стелятся под ногами. Яркие оранжевые пятна на фоне бурой растительности. По пути я собираю их целую охапку. Все-таки они красивые, я вздыхаю. И плету великолепный венок, который водружаю на голову. Раз уж нет шлема, расколотого в последней стычке, буду украшать сама себя. Принцессы должны быть красивыми. А Фогель теперь перетопчется. На крайний случай, может повязать голову шарфиком, мстительно думаю я. Будет смахивать на больного на голову, тем более все равно постоянно сморкается и кашляет. Ведь мог поиметь такой же венок из моих рук, но упустил свой шанс. Все же он глуп. Туп и смешон. На кой черт он свалился мне на голову?

Мне хочется заплакать. Зареветь в три ручья, а потом пристрелить колдуна. Или скормить его Ва. Хотя в последнем варианте я сомневаюсь. Сдается мне, что они уже спелись, несмотря на деланую ненависть и ругань. Спелись на почве морковного пойла и моего теплого вина. Теперь у меня два ручных алкоголика, отчего и проблем вдвое больше. Я поглаживаю короткий посох на бедре, скольжу пальцами по ребристой рукояти, по флажку предохранителя. Чувствую холод металла. Хочется плакать, но вместо этого я оборачиваюсь и приказываю Фогелю вооружиться своим дробовиком, который он кинул в тележку. У нас каждый несет свое оружие сам: я — посохи и нож, Ва — зубы, когти и задницу. Нечего прохлаждаться, пока другие пребывают в полной готовности. Он виновато смотрит на меня, а потом стягивает его из тележки и вешает на плечо. Да-да, дорогой Эразмус, в наших землях в любой момент надо быть готовым. Пусть даже это не помогает никому и никогда.

Конечно, это еще больше замедлит нас, но ну душе у меня светлеет. Пусть ковыляет как есть, ведь проклятый колдунский шарфик ничего не весит. Улыбнувшись м’технику самой сладкой из своих улыбок я двигаю дальше. Краем уха улавливая, как Ва шипит. Что на драконьем обозначает издевательский смех.

17. Господин Пилли Понга и его ручные опайсики

К закату я не выдерживаю, и мы берем правее. Пускай это будет пара лишних часов, но все, что сейчас хочется это привести себя в порядок. Я бреду вперед, остро чувствуя тепло, которое солнце сострадательно льет сверху. Позади гогочет Ва. Он держится с наветренной стороны от Фогеля и иногда зажимает нос. Ой, что это у нас тут сдохло? Не подскажешь, чувачок?

Его собеседник виновато молчит, шарфик цвета дерьма был его самой большой глупостью. Такой безупречной, что на ее фоне меркнут остальные. Тележка поскрипывает и весело тарахтит на кочках, за последние часы она стала еще легче, Ва между делом успел приласкать пару баночек своего пойла. Идти на сухую бронированному пьянчуге скучно. Долина осталась позади, а вместе с ней полчища дермонов, горы мусора, кролики и слизни,