и даже самой Испании[957]. К началу ноября 1536 г. ситуация поменялась настолько, что Писарро отправил в Куско крупную экспедицию под командованием Алонсо де Альварадо, племянника знаменитого конкистадора. Последний покинул Лиму 8 ноября, взяв с собой 350 сторонников, в том числе более ста всадников и 40 арбалетчиков. Пока испанцы двигались к Хаухе, безжалостно подавляя любое сопротивление, они получили обнадеживающие сведения, что племя уанка, населявшее регион к северу от Хаухи, по-прежнему глубоко недовольно экспансионизмом инков, а потому с большой неохотой поддержало восстание Манко и более чем готово встать на сторону испанцев[958].

В первые дни 1537 г., когда молодой Альварадо как раз начинал последний бросок на Куско, провальная экспедиция Альмагро тоже направлялась из Чили в прежнюю столицу инков. Альмагро, твердо убежденный, что Куско относится к той части Тауантинсуйю, которая по условиям капитуляции была отдана Карлом V ему, был полон решимости отыграться за свои неудачи в Чили, где он не отыскал никаких сокровищ. Последнее, что ему было нужно, – это какие-либо трения с Сапа Инкой. Едва услышав о мятеже инков и осаде Куско, он вступил с Манко в переговоры, сделав множество примирительных жестов[959]. Прежде чем подойти к самому Куско, Альмагро попытался встретиться с Сапа Инкой в Ольянтантамбо, но тут ему помешало яростное сопротивление, организованное в Кальке молодым инкским военачальником Паукаром. Альмагро с трудом удалось отойти, и он был вынужден укрыться в Куско, войдя в город 18 апреля. Там его противниками были уже не инки, а Эрнандо и Гонсало Писарро, братья его старого товарища, которых он вскоре арестовал. В конце концов, раз Куско располагался на юге, никаким Писарро там было не место. Однако, как только он заключил братьев в тюрьму, ему пришлось противостоять посланному Франсиско Писарро отряду под командованием Альварадо, приближавшемуся со стороны Хаухи. Альмагро повезло заручиться поддержкой Родриго Оргоньеса, блестящего полководца и ветерана битвы при Павии, которая в 1525 г. привела к пленению французского короля Франциска I. Оргоньес спланировал ночную атаку на силы Альварадо и одержал легкую победу при Абанкае 12 июля, не только разгромив противника, но и заручившись поддержкой значительной части его войск, примерно как Кортес в конфликте с Нарваэсом[960].

Оргоньес вернулся в Куско в приподнятом настроении и попытался убедить Альмагро воплотить в жизнь соблазнительный план борьбы с братьями Писарро – сначала казнить Эрнандо и Гонсало, а потом возглавить наступление на Лиму с целью захватить Франсиско, тем самым подчинив себе всю территорию Тауантинсуйю. Но Альмагро предпочел действовать осторожнее. Он опасался, что отправка войск в Лиму позволит Манко начать новую атаку на Куско. Поскольку Сапа Инка абсолютно не реагировал на предложения Альмагро о мире, конкистадор пришел к выводу, что Оргоньесу следует сначала устранить Манко. Как только с этой угрозой будет покончено, можно будет подумать и о Лиме. Убежденный, что Альмагро действительно полон решимости начать атаку на своего старого партнера, как только Манко будет побежден, Оргоньес, пусть и с неохотой, выступил из Куско в поход против Сапа Инки всего через несколько дней после своего триумфа при Абанкае. Ему не удалось захватить Манко в плен, но он вынудил того покинуть свою базу в Ольянтантамбо и через мрачные тропические болота Урубамбы бежать в отдаленное поселение Виткос в долине Вилькабамба[961].

Теперь, когда Манко стал его непримиримым врагом, Альмагро решил, что место Сапа Инки должен занять Паулью Тупак, единокровный брат Манко. Соответственно, он организовал официальную церемонию восшествия Паулью на престол, которая состоялась в Куско в конце июля при общем одобрении населения окрестных районов. Хотя ранее Паулью был твердым сторонником Манко, он сохранил преданность Альмагро на протяжении всей чилийской эпопеи, оставшись с ним даже когда, как свидетельствовали некоторые очевидцы, мог легко прикончить его[962]. По возвращении в Куско Паулью стал для Альмагро главным источником разведывательных данных: он сообщил о приближении войск молодого Альварадо и предоставил Альмагро тысячи воинов в преддверии битвы при Абанкае[963].

Подобное поведение может показаться странным, однако у него была четкая, хотя и сложная логика. Прибытие конкистадоров в момент ожесточенной конфронтации между Атауальпой и Уаскаром выявило фундаментальные слабости Тауантинсуйю, непоправимо нарушившие хрупкий баланс сил в стране: используемая в управлении ею восходящая десятичная структура, описанная в предыдущей главе[964], в теории представлялась очень эффективной, но на практике не всегда оказывалась таковой. Каждой из четырех частей (суйю) Тауантинсуйю управлял наместник (апо), причем этот титул иногда мог быть присвоен и командующему армией. Но каждая из четырех суйю также состояла из округов (уамани), которые примерно соответствовали доинкским племенным территориям. Такие уамани контролировались губернаторами, токрикоками, чьи полномочия в основном касались сбора дани и отбора кандидатов на военную службу, а это означало, что они неизбежно вступали в конфликт с племенными вождями своих округов, у которых были другие приоритеты. Проще говоря, требования двора Сапа Инки и его государства постоянно противопоставлялись местным интересам.

Теперь все эти конфликты обострились. После восшествия на престол Манко Инки токрикоки попытались снова утвердить центральную власть в своих округах, но столкнулись с противодействием местных вождей, вечно недовольных господством инков и стремящихся возродить племенные структуры, тесно связанные с определенными божествами и уака. В годы своей экспансии инки укрепляли систему с помощью колонистов (митмаккуна – множественное число от слова «митмак»), которые формировали ядро лояльного к инкам населения, в некоторых регионах составлявшего до трети жителей. Однако во время гражданской войны митмаккуна почувствовали гораздо более тесную связь со своими регионами. Это было еще более выражено в случае прислуги знатных инков (янакуна – множественное число от «яна»), которые присоединялись к испанцам столь же охотно, как раньше к инкам, и которых испанцы, в свою очередь, поощряли, освобождая от податей и предоставляя широкие возможности для грабежа[965].

Манко прекрасно понимал всю эту ситуацию. Не прошло и пяти месяцев с начала его восстания, как он сам пал жертвой этих противоречий и оказался в роли беглеца. Напротив, Альмагро не видел серьезных причин для беспокойства. Мало того что Паулью продолжал его поддерживать и передавать жизненно важную информацию; Альмагро теперь уверенно контролировал Куско, имея в своем распоряжении более 800 испанцев и двух братьев Писарро в качестве козырей, которые можно было использовать против бывшего партнера из Лимы. В сложившихся обстоятельствах Франсиско Писарро оставалось только искать компромисса. Он отправил своего доверенного юриста Гаспара де Эспиносу в Куско с поручением заключить с Альмагро временное соглашение относительно границ между двумя половинами Тауантинсуйю, которые им выделил Карл V. В то же время Эспиноса должен был убедить Эрнандо и Гонсало создать у Альмагро впечатление, что они хотят мирного разрешения разногласий и не думают о мести. Писарро не ошибся в выборе посланца: Эспиноса был не только хорошо подкован в юридических вопросах, но и обладал завидным ораторским даром. И хотя изначально и Альмагро, и братья Писарро упрямо настаивали на своем, в течение нескольких недель он заставил их одуматься. Чем могла обернуться для них конфронтация? Разве они не знали, что даже самые опасные враги Рима, такие как Пирр и Ганнибал, никогда не были для города такой же угрозой, как его же жители? Разве не было им ясно, что семь столетий войн принесли Риму меньше вреда, чем сравнительно мелкие конфликты Суллы и Мария или Помпея и Цезаря? Неужели они хотели, чтобы потомство запомнило их не как великих героев, которыми они являлись, но как людей, начавших постыдную войну испанцев против испанцев?[966]

Альмагро, которому на тот момент было уже 63 года и который стремительно терял силы, поддался на уговоры. Напротив, Оргоньес был глубоко этим возмущен. Говорили, что он схватил себя за бороду левой рукой и, задрав подбородок, сделал правой характерный жест, как будто перерезал себе горло, давая понять, что его верность Альмагро теперь будет стоить ему жизни[967].