Минька и Симка, обрадованные поручением матери, вприпрыжку побежали на гумно за огороды усадьбы деда. Они уже знали, что если мать посылает за кизяком, то, значит, сегодня будут варить и, может быть, затируху[31] – вкусную, сытную, так как за эти несколько дней, что они жили в деревне, им уже до чертиков надоел горький зеленый лук и другая зелень с огорода бабки.

На гумне, на самом солнцепеке, лежали выложенные невысокими клетками брикеты кизяка, заготовленные на зиму. Братья, взяв по брикету, пошли назад по глубоко вытоптанному копытами переулку, тянущемуся узким проходом между огородами и соединяющему улицу с озером.

Брикеты, нетяжелые, но неудобные, больно царапали голое тело соломой, торчавшей из них во все стороны. Поэтому мальчишки, неся их на вытянутых руках, быстро утомились, бросили их на землю и присели отдохнуть.

– Фу, какой тяжелый! – проворчал Симка, встряхивая оттянутыми руками. – Хватит, нет?

– Не-е, еще надо! Вот увидишь, мамка пошлет.

– А завтра в степь! – вдруг радостно воскликнул Симка. – Там перепелки, такие маленькие-маленькие, совсем малюсенькие!..

Симка любил движение и все новое жадно поглощал. Еще ни разу не побывав в степи, он, казалось, уже знал ее, но, зная, всегда удивлялся, сталкиваясь с тем, что представлял в воображении.

– Откуда ты знаешь?!

– Мне бабка сказала. Мы яйца собирать будем. Так ведь? Вот здорово!

– Там и куропатки есть, и орлы, – подхватил его восторженный тон Минька. – Акимка говорит, там змей полно! Не заметишь, наступишь, а она раз – как цапнет! И ты сразу помрешь!

– А почему я?

– Не только ты, но и я тоже, если она укусит. И бабка может, и мамка… До деревни не донесут, как помрешь. И доктор не поможет…

При упоминании о змеях глаза у Симки округлились от страха, и ему сразу же расхотелось идти в степь. И хотя туда предстояло идти с матерью и Акимкой, но все равно было страшно, так как Симка боялся умереть. Он не знал, что это такое, но все равно боялся.

Братья не заметили, как со стороны озера, по проулку, к ним подошел большой деревенский бык. Первым увидел его Минька. Он вскочил, как ужаленный, с земли и с криком: «Симка, бык, беги!» – кинулся по проулку в сторону деревни, от страха забыв про кизяк и младшего братишку.

Симка, сидевший к быку спиной и не сразу сообразивший, что случилось, резко обернулся назад и увидел огромную морду быка, в упор уставившуюся на него, большие темные глаза животного… Мгновенно парализованный страхом, он даже не вскрикнул и не шевельнулся, замер…

Под взглядом человека бык озлобился, глухо заревел, дохнув теплым, дурно пахнущим нутром на Симку. Наклонив к земле широкую лобастую голову с подпиленными рогами, он подступил к нему и по-деловому опрокинул его на землю.

Обернувшись и увидев, что делает с братишкой бык, Минька взвыл от страха и припустился еще сильнее. Во двор стариков он ворвался с диким воплем: «Симку – бык!.. Там, там! Бык Симку давит!» – наконец, оправившись, внятно выкрикнул он, показывая рукой в сторону переулка.

Алена сгоряча влепила ему подзатыльник за то, что бросил младшего братишку, подхватилась и кинулась в переулок. На крики выскочил из избы дед и, поняв, в чем дело, быстро заковылял вслед за снохой.

Алена вбежала в переулок и бросилась прямо под морду быка, который продолжал катать рогами по земле Симку… Озверевший от беспомощности своей жертвы, бык поднял голову и злобными, налитыми кровью глазами глянул на Алену. Она, воспользовавшись этим мгновением, подхватила с земли сына и, прижав его к груди, медленно попятилась назад, глядя на быка, который теперь пошел на нее. И в этот самый момент подоспел дед. Он рывком выломал из забора кол и заступил быку дорогу. С хаканьем, как будто колол дрова, дед с размаху опустил кол на лобастую голову быка… Но тот лишь тряхнул головой, словно отгонял надоедливых мух, и все так же продолжал наступать на людей… Дед крутанул колом, и на быка снова обрушился сильный удар, который на этот раз заставил его остановиться и, должно быть, задуматься. Следующий удар пришелся по ребрам быка и, кажется, вывел его из задумчивости. Он неторопливой трусцой побежал от деда, очевидно, поняв, что здесь ему придется не сладко.

Дед посмотрел вслед убегающему быку, бросил кол, досадливо сплюнул и выругался: «Тьфу ты, какая гадкая скотина!»… Обернувшись, он увидел сноху с внуком. Алена, все еще бледная, неподвижно стояла, прижимая к груди сына. Дед сочувственно покачал головой, просветлел лицом, поднял брошенный Симкой брикет кизяка, снова собрал переносицей кустистые брови и сказав:

– Ну, пошли, что ли! – обнял сноху за плечи и легонько подтолкнул к дому.

Алена всхлипнула, на секунду уткнулась в высокую, широкоплечую фигуру старика и пошла, поддерживаемая его сухой, но сильной рукой.

– Ну, будя, будя – пошли! Все хорошо! – разволновался вдруг дед, на удивление даже самому себе.

Во дворе Симка очнулся, пришел в себя и непонимающим взглядом уставился на окруживших его братьев, мать и стариков.

Алена засуетилась вокруг него:

– Сейчас, Симушка, сейчас! Ты, должно быть, есть хочешь! Сейчас кашки положу!.. Затирушка получилась такая вкусненькая, сладенькая! Хочешь? Скажи – хочешь?..

В ответ Симка открыл рот, очевидно, собираясь что-то сказать, и издал какой-то нечленораздельный, мычащий звук.

– Что, что, Симушка?! – не поняла Алена.

Симка, силясь что-то выдавить из себя, открыл рот и снова замычал.

Дед и бабка, ничего не поимая, удивленно смотрели на внука. Первым догадался, в чем дело, Акимка.

– Мамка! – громким шепотом позвал он мать. – Симка немой!..

От этих слов Акимки Алена вздрогнула, а бабка вдруг заплакала и громко запричитала. Дед посмотрел на женщин, горестно покачал головой и сокрушенно протянул:

– Ах ты, беда-то какая!

* * *

Рано утром Алена ушла с ребятишками в степь за яйцами. Они проходили день, зашли далеко.

С утра, в охотку, мальчишки шустро рыскали, как заправские охотничьи собаки, прочесывая полосой ярко зеленеющую степь, еще свежую, не пожелтевшую под солнцем и ветром. Изредка им попадались стебельки дикого горького лука, чаще же пресные саранки. Со слабым испуганным попискиванием из-под самых ног часто взлетали маленькие пичужки. Отлетев неподалеку, они усаживались на тоненькие, раскачивающиеся под их тяжестью былинки. Перепелки попадались редко. Притаившись, они сидели на гнездах до тех пор, пока уж совсем кто-нибудь не наступал на них ногой. Тогда они взлетали и с фыркающим шумом крыльев уходили низко над самой землей далеко от людей. Обрадованные пацаны бросались к месту, откуда взлетала птица, шарили вокруг, раздвигая траву, взвизгивали от восторга, находя травяное гнездо с красивыми гладкими пестрыми яйцами, еще теплыми, с тонкой скорлупой, которая иногда продавливалась в руках от неосторожного нажатия. Мальчишкам очень хотелось поиграть ими. Но мать забирала их и аккуратно складывала в небольшую корзинку. Еще реже удавалось наткнуться на гнездо куропатки с серовато-белыми крупными яйцами, которые в эту пору были не такими засиженными, как перепелиные.