– Это хорошо. Родителей завсегда надо помнить, – вставила тихим голосом свекровь, очевидно, уже давно въевшуюся мысль.

Мать Никифора была ровесницей своего мужа. Она была невысокого роста с тихим печальным лицом, с еще стройной фигурой, несмотря на тяжелый крестьянский труд, с покатыми усталыми плечами, густой сеткой мелких морщин на руках, высушенных степным ветром и солнцем. Чувствовалось, что она была в полном подчинении у мужа, человека властного, не любящего возражений, из-за чего, видимо, рано уехал из дома Никифор, так же и другие дети старика.

Свекор посмотрел на жену. Та сразу же поджала губы, как бы давая понять, что она виновата и больше не будет встревать в разговор.

– Деда, а здесь рыба есть? – спросил Акимка. – А то я страсть как люблю ловить!.. Я не разу не ловил, но люблю!

– Га! – ухмыльнулся дед на эту логику внука, на мгновение просветлел улыбкой, но, должно быть, сообразив, что позволил вольность, нахмурился, снова прикрывшись кустистыми бровями, и взглянул на внука из-под них, как капризный шпиц[28] сквозь кудряшки, свисающие ему на лоб.

– Есть, но только карась, да и тот сытый. Некого тут ловить: удочек нема, а сетей не водится.

– Деда, а на рыбалку сводишь? – в голос запросились Минька и Симка, осмелев, видя улыбчивость сурового старика.

Старик неодобрительно нахмурился, вскинул глаза на Алену.

«Мальцы, а такие уж – ни в грош не уважают стариков», – сердито подумал он, вслух же пробурчал:

– Что ж вы с Никифором-то распустили пацанов? Они ведь как подрастут, так и на шею сядут…

Алена прикусила губу, не зная, что делать, так как, как ей казалось, ее мальцы, как называл их дед, вели себя вроде бы тихо и уважительно. А вот не понравилось что-то старику.

* * *

Жизнь в деревне у деда с бабкой оказалась не слаще, чем в голодном городе. Алена и пацаны поняли это очень скоро после приезда, когда гостеприимная встреча закончилась и начались скудные будние дни.

– Что же вы, мама, так рано встали? – спросила Алена бабку, поднявшись сама, как всегда, с солнцем.

– А что спать-то, Аленушка? Ставальная пора давно уж прошла – по первова петуха… Привыкли мы с дедом. К свету уж много сделаем… Ты поднимала бы мальцов, а то дед проголодался: ждет всех за стол…

Позавтракали, скудно и быстро. Мальчишки сразу же убежала на улицу. Старики и Алена задержались за столом.

Старики молчали, смотрели на Алену. И она, чтобы разрядить затянувшееся неловкое молчание, стала рассказывать про детей, обращаясь больше к бабке.

– Вот Минька меня постоянно донимает… Он говорит мне: «Ты меня не забирай раньше из садика. Я хочу поиграть там»… «А ты играй днем, когда все ребята там…» «А со мной никто не играет. Поэтому я играю один после, как все уйдут»… Хорошо, я прихожу на следующий день позже, чтобы дать ему поиграть. А он меня спрашивает: «Ты почему поздно пришла? Всех уже забрали. Я не хочу последним уходить»… «Но ты же сам просил – не забирать тебя рано!..» «А то было вчера. А сегодня я уже играл с другими»… Вот видишь, мама, сколько проблем. Жизнь – сложная штука…

Дед, как показалось ей, даже не услышал ее.

– Однако время подошло, птица яйца положила, – начал он. – Сходила бы ты, Алена, пособирала, пока не засижены… Все-таки еда…

– Да, я, батя, ни разу не собирала их, – призналась Алена с раскаянием в голосе, что она не знает, и еще не пробовала в жизни такого бесхитростного дела, как собирать в степи яйца по гнездам птиц.

Старик посмотрел на сноху, помолчал не то осуждая, не то жалея, затем отвернулся, уставился отрешенным взглядом в передний угол, где висела икона. И Алене показалось, что в его взгляде мелькнуло не то сожаление, не то досада на судьбу, пославшую им такую невестку, которая не может даже такого нехитрого дела, как побегать по степи, как это делают все бабы, и принести полный подол пестрых незасиженок.

«Ох ты господи!» – сокрушенно подумал он, привычно глянув на икону.

В бога дед не верил. Однако сейчас, под старость, став молчаливым и неразговорчивым, он частенько заговаривал сам с собой. А затем, сообразив, что так удобнее, стал беседовать с Богородицей на иконе. Со временем он настолько привык к этому, что бабка, обрадовавшись, одно время подумала даже, что дед наконец-то одумался под старость и стал верить в бога. Деду же в Богородице нравилось одно – она никогда не перечила ему, как бабка, молчком выслушивала и так же молчком соглашалась с ним во всем. И это деда вполне устраивало, так как большего ему не нужно было ни от нее, ни от бога.

Саму эту икону Алена сразу по приезде как-то и не разглядела: просто кинула взгляд в передний угол, увидела там традиционный длинный рушник, свисающий вниз своими полами и окутывающий как положено святой лик Богоматери, чуть-чуть склонившей голову к младенцу, сидевшему у нее на коленях. Однако потом, позже, рассмотрев ее внимательней, она не удержалась и рассмеялась. Но тут же испуганно спохватилась. Она еще немножечко, но верила в бога и перепугалась, что за этот смех над иконой он накажет ее.

А икона была интересная, занятная. Сделана она была из дерева, раму, как положено, украшала вязь посеребренного блеска ризы. Но в глубине, где должен был быть вырезан или нарисован лик Богородицы, была приклеена цветная фотография лубочной Богоматери с младенцем. На гладком лице Богоматери отменным здоровьем отливал розовый румянец. Такого же цвета покрывало ниспадало с ее головы. А у младенца, по-стариковски поджавшего тонкие губы, словно он на кого-то сильно осерчал, на запястьях и на вороте рубашки отливали кокетливые розовые полоски. И от этого румяная, разукрашенная Богородица с таким же румяным младенцем казались игрушечными, несерьезными, и, глядя на них, в бога уже не верилось. Очевидно, в этом была вина заезжего бездарного мастера, наштамповавшего такие изображения, густо насытившего их розовым цветом и сбывавшего по этим глухим местам.

– Ладно, батя, завтра сходим, – виновато согласилась Алена и встала из-за стола, чтобы приняться за дела.

У нее уже были свои обязанности по дому и по двору. Она взяла часть забот на себя, чтобы облегчить немного долю бабки по хозяйству. Алена подмела в мазанке сухой глиняный пол, вышла во двор, затопила летнюю плиту.

– Минька! – позвала она сына, заметив его недалеко от дома.

– Что, мамка?!

– Где Акимка?

– На росстань[29] побежал!

– Что его туда понесла-то нелегкая? Вот непутевый!..

– А он с соседским Федькой Афанасьевым поспорил – кто быстрее до туда добежит, тому лук достанется!

– Сходи тогда ты на гумно: принеси кизяку![30] Да возьми Симку – поможет…