проявили обиженные им генералы-«умеренные», и правительства Ронкали, Лерсунди и Сарториуса[302], неудовлетворенность политикой которых выразили «пуритане». Они стремились покончить с коррупцией, спекуляцией и ажиотажем — источниками крупных состояний — и восстановить моральные основы власти. Перес Гальдос знал, что говорит, когда писал, что «поляки» и замшелая, приевшаяся политика графа Сан-Луиса вызвали революцию молодых членов партии «умеренных», «которые владели французским языком и разбирались в законах»; среди них Риос Росас, Кановас дель Кастильо, Тассара; к ним присоединились другие молодые люди, связанные с прогрессистами, — Фернандес де лос Риос, Ортис де Пинедо, Николас Мария Риверо, Мартос.

Для изменения положения одного недовольства представителей новых поколений «умеренных» и прогрессистов было бы явно недостаточно, если бы не произошло, как того требовал сценарий, заговора военных. Генералы О’Доннелл (О’Доннель), Дульсе и Серрано тоже стремились к разрыву с «умеренными», но, желая придать своему выступлению больше значимости, обратились к поддержке молодых политиков. Кановас дель Кастильо предоставил в их распоряжение необходимые идеи и доктрины: он сочинил манифест, а О’Доннелл подписал его в Мансанаресе. В документе говорилось, что мятеж является патриотическим восстанием и что его цель — это «торжество свободы и законов, которые мы поклялись защищать». Снова прозвучали давно забытые слова: «Нация воспользуется благами политического представительства, в борьбе за которые было напрасно пролито столько крови». Восставшие заявляли, что они желают «сохранения монархии, но без камарильи, которая ее бесчестит; тщательного соблюдения законов и их совершенствования, особенно избирательного закона и закона о печати; <…> снижения налогов, уважения к военным и гражданским профессиям <…> избавления городов и селений от чрезмерной централизации, которая их уничтожает <…>, а в качестве гарантии всего вышесказанного мы желаем и создаем национальную милицию». Так говорил Кановас дель Кастильо, для которого, как и для многих, наступило время революционного ученичества.

Как только известия о восстании разнеслись по стране, в городах снова появилась национальная милиция и началось формирование революционных хунт. Перес Гальдос писал: «Вспышки грозы, что разразилась еще в Сарагосе, наполнили страхом сердца»[303]. «Что случилось?», — спрашивал он себя. И ответ стоит трактата: «…в истории Испании все по-прежнему: это военный мятеж». И так же как и всегда в истории страны, внутренний голос народа уже произносил горькие слова: «.те, кто мною управляет, обманывают меня, угнетают меня, грабят меня». Подчиняясь этому внутреннему голосу, народ вышел на улицу, записывался в милицию, создавал революционные хунты, декларировал манифесты. В июле улицы Мадрида покрылись баррикадами. Восставшие военные, рвущиеся к власти политики, народ на улицах — такова была революционная триада в действии. Если генералы проявили нерешительность и ограничились лишь политическими заявлениями и в лучшем случае, как О’Доннелл в Викальваро[304], — военными демаршами, то народное движение набирало силу. Например, в Мадриде июльские дни напоминали события двадцатилетней давности, только теперь пылали не монастыри, а особняки тех самых богачей, в интересах которых, по словам Доносо Кортеса, свершилась либеральная революция. Горели дома Сарториуса, Вистаэрмосы, Кольянтеса, Саламанки и Доменеча[305], горела и резиденция Марии Кристины, которую обвиняли во взяточничестве и манипулировании дочерью-королевой. Начальник полиции Чико был убит, а Эваристо Сан-Мигель стал председателем Хунты спасения, вооружения и обороны Мадрида, созданной для того, чтобы обуздать весь этот хаос, угрожавший перерасти в самую настоящую революцию.

Хотя политическое движение началось с заговора и военного мятежа, прогрессисты впервые в союзе с демократами и республиканцами сумели мобилизовать городские низы и национальную милицию, благодаря которым революция одержала победу. Очевидно, что на первых порах именно прогрессисты воспользуются результатами народного движения, особенно если учесть, что они могли рассчитывать на поддержку некоего знаменитого генерала. И действительно, когда королева обратилась к генералам О’Доннеллу и Эспартеро с призывом к согласию и к сдерживанию ставшей уже стихийной революции, население Мадрида оказало семидесятилетнему Эспартеро, генералу — другу прогрессистов, такой прием, что стало очевидно, на чьей стороне победа. Десятилетнее правление «умеренных» подошло к концу, и, как это уже случалось и в 1820-х гг., и в 1840-х гг., прогрессисты вернулись к власти, опираясь на военную силу.

Вряд ли можно было сказать, что прогрессисты взяли власть. Правда, Эспартеро снова стал председателем правительства, однако другой генерал, Леопольдо О’Доннелл, близкий к сторонникам абсолютизма, получил военное министерство, а видный «пуританин» из партии «умеренных» Хоакин Франсиско Пачеко возглавил Министерство иностранных дел. Так что правительство оказалось не однопартийным правительством прогрессистов, а скорее коалиционным и двухпартийным. Фактически новое правительство продолжало политику «умеренных», несмотря на то что его первые шаги соответствовали типичным требованиям прогрессистов — восстановление милиции и Муниципальный закон и, помимо этого, созыв кортесов для разработки новой конституции. Прогрессисты еще раз продемонстрировали свою верность монархии и удовлетворились изгнанием из Испании королевы-матери Марии Кристины, в свое время больше всех нажившейся на коррупции, что и стало одной из причин революции. Изабелла, как всегда, приняла взрывоопасное решение, но монархию сумела спасти, согласившись с условием, выдвинутым Эспартеро, — созвать учредительные кортесы.

И кортесы действительно созвали, и они приступили к делу в начале 1855 г. Через год работа была завершена — появилась конституция, которая восстановила основополагающий принцип Закона 1837 г.: суверенитет снова принадлежал нации, а нация вновь стала источником власти, и ей принадлежало право устанавливать фундаментальные законы. Новая конституция подтвердила, что нация обладает правом прямого политического представительства, однако организованного в виде двух палат парламента. Они формировались на основе цензового избирательного права и территориального принципа (по провинциям): нацию представляли те, кто лучше всего соответствовал этой норме с экономической и социальной точек зрения. Состав городских советов и провинциальных депутаций также определялся на выборной, но цензовой основе. Алькальды стали избираться, а губернаторы и главы провинциальных органов власти назначались королем. Как и в 1837 г., для защиты законов и общественного порядка конституция снова узаконивала создание национальной милиции, подчиненной Министерству внутренних дел. Это была последняя конституция прогрессистов, но она никогда не была утверждена кортесами и поэтому вошла в историю как «нерожденная» (non nata), так же как и впоследствии федеративная республика.

Пришедшие к власти прогрессисты следовали за своими предшественниками не только в желании даровать государству новый конституционный кодекс, но и в стремлении завершить процесс, который станет главным результатом их деятельности: речь шла о дезамортизации земель «мертвой руки». 1 мая 1855 г. Паскуаль Мадос, министр финансов, обнародовал Закон о всеобщей дезамортизации, который распространялся на все имущество, которое не было объектом предыдущей дезамортизации, теперь вне зависимости от владельца, будь то духовенство, духовно-рыцарские ордена, религиозные братства или благотворительные организации и прежде всего земли городских и сельских общин, находившиеся в общем пользовании. Как и раньше, целью дезамортизации было пополнение государственной казны, поскольку конфискованное имущество