— Он Темный маг? Наверное. Я боюсь, что тыправ. Пройдет несколько лет, и этот мальчик ощутит свои возможности. Он будетидти по жизни, а вокруг него поползет Тьма. С каждым шагом ему будет все легчеи легче жить. Каждый его шаг оплатит чужая боль. Помнишь сказку про Русалочку?Ведьма дала ей ноги, она шла, а в ступни словно вонзались раскаленные ножи. Такэто про нас, Максим! Мы всегда идем по ножам, и к этому не привыкнуть. ТолькоАндерсен не все рассказал. Ведьма могла сделать и по-другому. Русалочка идет, аножи колют других. Это — путь Тьмы.

— Моя боль со мной, — сказал Максим. Ибезумная надежда, что он способен понять, вновь коснулась меня. — Но это недолжно, не вправе ничего менять.

— Ты готов его убить? — я качнул головой,показывая на Егора. — Максим, скажи? Я работник Дозора, я знаю грань междуДобром и Злом. Даже убивая Темных, ты можешь плодить Зло. Скажи — ты готовубить?

Он не колебался. Кивнул, посмотрел мне в глаза— умиротворенно, радостно.

— Да. Не только готов, я никогда не отпускалпорождения Тьмы. Не отпущу и сейчас. Невидимый капкан щелкнул.

Я не удивился бы, увидев сейчас рядомЗавулона. Вынырнувшего из сумрака и одобрительно похлопывающего Максима поплечу. Или насмешливо улыбнувшегося мне.

А в следующий миг я понял, что Завулона здесьнет. Нет и не было.

Поставленный капкан не нуждается в наблюдении.Он сработает и сам. Я попался, причем у любого работника Дневного Дозора естьна этот момент безупречное алиби.

Либо я позволяю Максиму убить мальчика,который станет Темным магом. И превращаюсь в пособника, со всеми вытекающимипоследствиями.

Либо я вступаю в схватку. Уничтожаю Дикаря —все-таки наши силы несравнимы. Своей собственной рукой ликвидирую единственногосвидетеля, и, мало того, убиваю Светлого мага.

Максим ведь не отступит. Это его война, егомаленькая голгофа, на которую он себя тащил несколько лет. Либо он победит,либо погибнет. И зачем Завулону самому лезть в схватку? Он все сделалправильно. Вычистил ряды Темных от балласта, подставил меня, нагнал напряжение,даже «изобразил движение», постреляв мимо. Вынудил меня кинуться навстречуДикарю. А сейчас Завулон далеко. Может быть, и не в Москве. Возможно, что оннаблюдает за происходящим: существует достаточно и технических, и магическихсредств, позволяющих это. Наблюдает — и смеется.

Я влип.

Что бы я ни совершил, меня ждет сумрак. Злувовсе не обязательно уничтожать Добро своими руками. Куда как проще позволитьДобру самому вцепиться в себя.

И единственный шанс, который у меня ещеоставался, был исчезающе крошечным и чудовищно полным. Не успеть.

Позволить Максиму убить мальчишку, да нет, непозволить, просто не суметь помешать. После этого он успокоится. После этого онпойдет со мной в штаб Ночного Дозора, выслушает, поспорит, стихнет, задавленныйжелезными аргументами и беспощадной логикой шефа, поймет, что совершил, скольхрупкое равновесие нарушил. И сам отдастся Трибуналу, где у него есть пустьисчезающе маленький, но все-таки есть шанс быть оправданным.

Я ведь не оперативник. Я сделал все, что мог.Даже сумел понять игру Тьмы, комбинацию, придуманную кем-то неизмеримо болеемудрым. Мне просто не хватило сил, времени, реакции. Максим взмахнул рукой скинжалом. Время вдруг стало тягучим и медленным, будто я вошел в сумрак. Воттолько краски не поблекли, даже ярче стали, и сам я двигался в том же ленивомкисельном потоке. Деревянный кинжал скользил к груди Егора, меняясь, то лиобретая металлический блеск, то ли окутываясь серым пламенем; лицо Максима былососредоточенным, лишь закушенная губа выдавала напряжение, а мальчишка вообщеничего не успел понять, даже не пытался отстраниться.

Я откинул Егора в сторону — мышцы неповиновались, им не хотелось совершать столь нелепое и самоубийственноедвижение. Для него, маленького Темного мага, взмах кинжала был смертью. Дляменя — жизнью. Всегда ведь так было, есть и будет Что для Темного жизнь — дляСветлого смерть, и наоборот. Не мне менять… Я успел.

Егор упал, влетев головой в дверь подъезда,плавно осел — я толкнул слишком сильно, мне важно было спасти, а небеспокоиться об ушибах. Во взгляде Максима мелькнула почти детская обида. Ивсе-таки он еще способен был разговаривать:

— Он враг!

— Он ничего не совершил!

— Ты защищаешь Тьму.

Максим не спорил с тем, кто я, Темный илиСветлый. Он все-таки умел это видеть.

Просто он сам был белее белого. И перед нимникогда не стояло альтернативы — кто должен жить, а кто умереть.

Взмах кинжала — уже не на мальчишкунацеленного, а метящего в меня. Я уклонился, нашел взглядом тень, потянул — тапослушно метнулась навстречу.

Мир посерел, звуки стихли, движениязамедлились. Ворочающийся Егор стал совсем неподвижен, машины неуверенно ползлипо улице, рывками проворачивая колеса, ветви деревьев забыли о ветре. ТолькоМаксим не замедлился.

Он шел вслед за мной, сам того не понимая.Соскользнул в сумрак с той же непринужденностью, с которой человек ступает сдороги на обочину. Сейчас ему было все равно: он черпал силы в своейубежденности, в своей ненависти, светлой-пресветлой ненависти, в злобе белогоцвета. Он даже не палач Темных. Он инквизитор. Куда более грозный, чем вся нашаИнквизиция.

Я вскинул руки, растопыривая пальцы в знакеСилы, простом и безотказном, ах, как смеются молодые Иные когда им впервыепоказывают этот прием: «пальцы веером». Максим даже не остановился — его чутьшатнуло, он упрямо склонил голову и снова пошел на меня. Уже начиная понимать,я отступал, лихорадочно вспоминая магический арсенал. Агапэ — знак любви, он неверит в любовь. Тройной ключ — порождающий веру и понимание, он не верит мне.

Опиум — сиреневый символ, дорога сна, япочувствовал, как смежаются мои собственные веки.

Вот как он побеждает Темных. Его неистоваявера, замешанная на скрытых способностях Иного, работает, словно зеркало.Возвращает нанесенный удар. Подтягивает до уровня противника. А вместе соспособностью видеть Тьму и дурацким магическим кинжалом почти даруетнеуязвимость.

Нет, конечно, все ему не отразить. Ударывозвращаются не сразу. Знак Танатоса или белый меч скорее всего сработают.

Вот только убив его, я убью и себя. Отправлюединственной дорогой, что всем нам суждена: в сумрак. В тусклые сны, вбесцветные наваждения, в вечный мглистый холод. Мне не хватит сил признать еговрагом, тем врагом, каким он так легко счел меня.