И все это, наверное, абсолютно правильно. Длятех Темных и Светлых, что просто живут среди людей, превосходя их повозможностям, но ничем не отличаясь по стремлениям. Для тех, кто выбрал жизньпо правилам, а не противостояние.

Но стоит лишь выйти на рубеж, тот незримыйрубеж, где стоим мы, дозорные, разделяя Тьму и Свет…

Это война. А война преступна всегда. Всегда,во все времена., в ней будет место не только героизму и самопожертвованию, ноеще и предательству, подлости, ударам в спину. Иначе просто нельзя воевать.Иначе — ты заранее проиграл.

Да что же это такое, в конце концов! За чтостоит драться, за что вправе я драться, когда стою на рубеже, посредине, междуСветом и Тьмой? У меня соседи — вампиры! Они никогда, во всяком случае. Костя,— никогда не убивали. Они приличные люди с точки зрения людей. Если смотреть поих деяниям — они куда честнее шефа или Ольги.

Где же грань? Где оправдание? Где прощение? Яне знаю ответа. Я ничего не в силах сказать, даже себе самому. Я уже плыву поинерции, на старых убеждениях и догмах. Как могут они сражаться постоянно, моитоварищи, оперативники Дозора? Какие объяснения дают своим поступкам? Тоже незнаю. Но их решения мне не помогут. Тут каждый сам за себя, как в громкихлозунгах Темных.

И самое неприятное: я чувствовал, что, если непойму, не смогу нащупать этот рубеж, я обречен. И не только я один. ПогибнетСветлана. Ввяжется в безнадежную попытку спасти ее шеф. Рухнет вся структурамосковского Дозора. «Оттого, что в кузнице не было гвоздя». Я еще постоял,опираясь рукой о грязную кирпичную стену. Вспоминал, кусая губы, пытаясь найтиответ. Не было его. Значит — судьба.

Пройдя уютным, тихим двором, я вышел к «домуна ножках». Советский небоскреб вызывал какое-то подспудное уныние, совершеннонеоправданное, но яркое. Похожее чувство я иногда испытывал, когда проезжал впоезде мимо заброшенных деревень или полуразрушенных элеваторов. Неуместность,слишком сильный замах, кончившийся ударом по воздуху.

— Завулон, — сказал я, — если ты слышишь…

Тишина, обычная тишина позднего московскоговечера — рев машин, кое-где музыка из окон, и безлюдье.

— Ты все равно не мог рассчитать все, —произнес я в пустоту. — Никак не мог. Всегда есть развилки реальности. Будущеене определено. Ты это знаешь. И я тоже знаю.

Я пошел через дорогу, не оглядываясь посторонам, не обращая внимания на машины. Я ведь на задании, верно? Сфераотстранения!

Звякнул, застывая на рельсах, трамвай. Машинысбавили ход, объезжая пустоту, в центре которой был я. Все пересталосуществовать — только здание, на крыше которого мы вели бой три месяца назад,темнота, проблески энергии, невидимой человеческим взором.

И эта мощь, которую дано узреть немногим,нарастала.

Здесь был центр тайфуна, я не ошибся. Менявели именно сюда? Прекрасно. Я пришел. Завулон, ты все-таки помнишь томаленькое, постыдное поражение. Не можешь не помнить, как получил пощечину вприсутствие своих же рабов.

Помимо всех высоких целей — я понимаю, что длянего они высоки, — в нем кипит еще одно желание, бывшее когда-то простойчеловеческой слабостью, а ныне неизмеримо усиленное сумраком. Отомстить.Расквитаться.

Переиграть бой заново. Помахать кулаками последраки.

Во всех вас, великих магах, и Светлых иТемных, есть эта черта — пресыщенность обычной схваткой, стремление победитьизящно. Унизить противника. Вам скучны простые победы, они в прошлом. Великоепротивостояние выродилось в бесконечную шахматную партию. Как для Гесера,великого Светлого мага, что с таким удовольствием издевался над Завулоном,приняв чужой облик.

Для меня противостояние еще не стало игрой.Может быть, в этом и скрыт мой шанс. Я достал из кобуры пистолет, снял его спредохранителя. Вдохнул — глубоко-глубоко, будто готовясь нырнуть. Пора.

* * *

Максим чувствовал, что в этот раз все решитсябыстро.

Не будет ночного бдения в засаде. Долгоговыслеживания тоже не будет. Озарение в этот раз пришло слишком яркое, и нетолько ощущение чужого, враждебного присутствия, а еще и четкая наводка нацель.

Он доехал до перекрестка улицы Галушкина иЯрославской, остановился во дворе многоэтажного здания. Посмотрел на тлеющийчерный огонек, медленно перемещающийся внутри здания.

Темный маг — там. Максим уже воспринимал егореально, почти зримо. Мужчина. Слабые способности. Не оборотень, не вампир, неинкуб. Именно Темный маг. Учитывая невысокую силу, проблем не будет. Проблема вдругом.

Максим мог только надеяться и молиться, чтоэто не будет происходить так часто. День за днем уничтожать порождения Тьмы — тяжелоне только физически. Есть еще и тот, самый страшный миг, когда кинжал пронзаетсердце врага. Миг, когда все вокруг начинает дрожать, балансировать, краскитускнут, звуки меркнут, движения замедляются. Что он сделает, если однаждыошибется? Если не врага рода человеческого ликвидирует, а убьет обычногочеловека? Он не знал.

Но ведь нет выхода, раз только он в целом миреспособен отличить Темных от простых людей. Если только в его руки вложено —Богом, судьбой, случаем, оружие.

Максим достал деревянный кинжал. Посмотрел наигрушку с легкой тоской и смятением. Не он выстругивал когда-то этот кинжал, неон дал ему громкое звучное имя «мизерикорд».

Им было тогда по двенадцать лет, ему и Петьке,его лучшему и, пожалуй, единственному в детстве, да что уж скрывать,единственному в жизни, другу. Они играли в какие-то рыцарские баталии, недолго,правда, в их детстве было много развлечений и без всяких компьютеров-дискотек.Играли всем двором, одно-единственное недолгое лето, выстругивая мечи икинжалы, рубясь вроде бы в полную силу, но осторожно. Хватало ума понять, что идеревяшкой можно выбить глаз или порезаться до крови. Странное дело, с Петькойони всегда оказывались в разных лагерях. Может быть, потому, что тот был чутьмладше и Максим слегка стеснялся юного друга, глядящего на него восторженнымиглазами и ходящего следом молчаливым влюбленным хвостиком. И это было совсемобыденно, когда в очередной баталии Максим выбил из рук Петьки деревянный меч —тот ведь почти не отбивался от него — и закричал: «Ты пленен!»