Только потом случилось что-то странное. Петькамолча протянул ему этот кинжал и сказал, что доблестный рыцарь должен покончитьс его жизнью этим «мизерикордом», а не унижать пленением. Это была игра,конечно же, игра, вот только что-то дрогнуло в Максиме, когда он ударил,изобразил удар деревянным кинжалом. И был нестерпимо короткий миг, когда Петькасмотрел то на его руку, остановившую игрушечное оружие у замызганной белойфутболки, то ему в глаза. А потом вдруг буркнул: «Оставь, это тебе трофейбудет».

Максим принял деревянный кинжал судовольствием, без колебаний. И как трофей, и как подарок. Вот только почему-тоникогда не брал с собой в игру. Хранил дома, старался забыть, словно стеснялсянеожиданного подарка и собственной слюнявости. Но помнил, всегда помнил. И дажекогда вырос, женился, когда стал подрастать собственный ребенок, — не забыл.Игрушечное оружие валялось вместе с детскими фотоальбомами, конвертиками спрядками волос, прочей сентиментальной ерундой. До того дня, когда Максим впервыепочувствовал присутствие в мире Тьмы.

Тогда деревянный кинжал будто позвал его. Иобернулся подлинным оружием, беспощадным, безжалостным, непобедимым.

А Петьки уже нет. Их развела юность: разница водин год велика для детей, но для подростков это настоящая пропасть. Потомразвела жизнь. Они улыбались друг другу при встрече, жали руки, несколько разхорошенько выпили вместе, вспоминая детство. Потом Максим женился, переехал,связь почти прервалась. А этой зимой, совершенно случайно, донеслось известие.Сказала мать, которой он регулярно, как положено хорошему сыну, звонил повечерам. «А Петю помнишь? Вы с ним такими друзьями были в детстве, не разлейвода».

Он помнил. И сразу понял, к чему такоевступление.

Разбился насмерть. Упал с крыши какого-товысотного здания, и зачем его туда понесло посреди ночи? Может быть, хотелпокончить с собой, может быть, напился, только врачи говорят, что трезвым был.А может быть, убили. Работал-то в какой-то коммерческой организации, получалнемало, родителям помогал, на хорошей машине ездил.

«Наркотиков обкурился», — жестко сказал тогдаМаксим. Так жестко, что мать даже не решилась спорить. «Обкурился, он всегдастранноватый был».

И сердце не екнуло, не сжалось. Вот тольковечером он сам почему-то напился. А потом пошел и убил женщину, чья Темная силавынуждала окружающих бросать любимых и возвращаться к законным женам, убилнемолодую ведьму, сводницу и разлучницу, которую безрезультатно выслеживал ужедве недели.

Петьки нет, много лет нет того мальчика, скоторым он дружил, и три месяца, как нет Петра Нестерова, которого он видел разв год, а то и реже. А подаренный кинжал остался.

Наверное, не зря она была, их неловкая детскаядружба.

Максим поиграл в ладони деревянным кинжалом.Ну почему, почему он один? Почему нет рядом друга, способного снять хотя бычасть тяжести с плеч? Так много Тьмы вокруг, и так мало Света.

Почему-то вспомнилась последняя, вдогонкувыпаленная фраза Лены: «Лучше бы ты любил, чем берег».

«А это не одно и тоже?» — мысленно отпарировалМаксим.

Да нет, наверное, не одно. Только вот чтоделать человеку, для которого любовь — сражение, который бьется против, а неза? Против Тьмы, а не за Свет. Не за Свет, а против Тьмы.

— Я страж, — сказал Максим. Самому себе,вполголоса, будто стесняясь говорить вслух. Это шизики сами с собойразговаривают. А он не шиз, он нормальный, он более чем нормален, он видитдревнее Зло, ползущее в мир.

Ползущее или давным-давно здесь поселившееся?Это сумасшествие. Нельзя, никак нельзя сомневаться. Если он потеряет хотя бычасть своей веры, позволит себе расслабиться или искать несуществующихсоюзников, ему конец. Деревянный кинжал не обернется светоносным клинком,изгоняющим Тьму. Очередной маг сожжет его колдовским огнем, ведьма зачарует,оборотень разорвет в клочки. Страж и судия! Он не должен колебаться.

Клочок Тьмы, болтающийся на девятом этажевдруг пополз вниз. Сердце зачастило: Темный маг шел навстречу своей судьбе.Максим выбрался из машины, бегло осмотрелся. Никого. Как обычно, что-то,скрытое в нем, разгоняет случайных свидетелей, освобождает поле боя. Поле боя?Или эшафот? Страж и судия? Или палач?

Да какая разница! Он служит Свету! Знакомаясила наполняла тело, будоражила. Держа руку за отворотом пиджака, Максим шел кподъезду, навстречу спускающемуся в лифте Темному магу.

Быстро, все надо сделать быстро. Все-таки ещене совсем ночь. Могут увидеть. А никто и никогда не поверит в его рассказ, влучшем случае светит психушка. Окликнуть. Назваться. Выхватить оружие.Мизерикорд. Милосердие. Он страж и судия. Рыцарь Света. Вовсе не палач! Этотдвор — поле боя, а не эшафот! Максим остановился перед дверью подъезда. Услышалшаги. Щелкнул замок.

И ему захотелось взвыть от обиды и ужаса,закричать, проклиная небеса, судьбу и свой небывалый дар. Темный маг оказалсяребенком. Тоненький, темноволосый мальчишка. Самый обычный внешне — вот толькоМаксиму был виден дрожащий вокруг ореол Тьмы.

Ну почему? Еще никогда такого не случалось. Онубивал женщин и мужчин, молодых и старых, но никогда еще не попадались дети,продавшие душу Тьме. Максим даже, не задумывался об этом, то ли не желаяпризнавать саму возможность подобного, то ли заранее отказываясь приниматьрешение. Может быть, он остался бы дома, зная, что его будущей жертве всегодвенадцать лет.

Мальчик стоял в дверях подъезда, недоуменноглядя на Максима. На какой-то миг ему показалось, что пацан сейчас развернетсяи бросится назад, захлопнув тяжелую кодовую дверь: ну беги же, беги!

Мальчик сделал шаг вперед, придержал дверь,чтобы не хлопнула слишком сильно. Посмотрел в глаза Максиму — чуть насупившись,но без всякого страха. Совсем непонятно. Он не принял Максима за случайногопрохожего, он понял, что его поджидали. И сам идет навстречу. Не боится? Уверенв своей Темной силе?

— Вы Светлый, я вижу, — сказал мальчишка.Негромко, но уверенно.

— Да. — слово далось с трудом, вылезло изгорла неохотно, упираясь и отводя глаза. Проклиная себя за слабость, Максимпротянул руку, взял мальчишку за плечо:

— Я судия.

Он все равно не испугался.

— Я видел сегодня Антона.

Какого Антона? Максим промолчал, недоумениеотразилось в глазах.

— Вы из-за него ко мне пришли?

— Нет. Из-за тебя.

— Зачем?