потерял власть, быстро заглохли. А когда осенью 1943 г. суды с особыми полномочиями начали выносить все больше смертных приговоров за пораженческие высказывания, люди снова забились каждый в свою скорлупу. Хотя Гитлер был против оттягивания военных ресурсов от линии наступления, их все же начали незаметно перебрасывать назад для защиты тыла. Эскадрильи истребителей возвращали с Восточного фронта, несмотря на то, что в июле советская авиация завоевала господство в небе во время великого танкового сражения под Курском. Множество наступательных и оборонительных операций, как и опасался Гитлер, существенно подрывали военный потенциал Германии. К концу 1943 г. численность зенитной артиллерии была доведена до 55 000 орудий, при этом зенитные батареи получили три четверти всех 88-мм орудий, уже заработавших устрашающую репутацию в танковых сражениях в Северной Африке и на Восточном фронте. Черчилль, возможно, преувеличивал, когда называл войну в воздухе вторым фронтом, но массовые бомбардировки 1943 г. действительно остановили поток военной техники, идущей на Восточный фронт, даже несмотря на то, что бомбардировщики оказались крайне неэффективными для поражения непосредственно оружейных заводов [37].

Между тем никто в германском правительстве не сомневался в необходимости немедленного и масштабного укрепления гражданской обороны. В больших городах развернулась титаническая программа строительства бункеров. Там построили огромные подземные убежища, наподобие бункера рядом с вокзалом Анхальтер в Берлине, удобно соединенные с туннелями подземных коммуникаций. При этом в Берлине, Бремене, Гамбурге и других городах соорудили надземные бункеры – массивные башни, похожие на огромные крепости без окон, с четырехметровыми железобетонными стенами и плоскими крышами, которые могли служить площадкой для зенитных орудий, радиолокационного оборудования и прожекторов. Три берлинские башни – около зоопарка, парка Гумбольдтхайн и в районе Фридрихсхайн – могли вместить по 10 000 человек каждая и служили мощными оборонительными рубежами при атаках с воздуха, в решающей битве за город и против наземных войск. Они давали населению укрытие и место для собраний и символизировали волю и стойкость нации [38].

Все это требовало огромных ресурсов. На берлинские бункеры потратили половину средств строительной программы за 1943 г. Но они все равно могли защитить лишь небольшую часть горожан. Большинству берлинцев, как и жителям других городов, по-прежнему приходилось искать убежище в подвалах своих многоквартирных домов. В маленьких городках Германии жители были подготовлены еще хуже и в результате одиночных бомбардировок несли пропорционально бо́льшие человеческие потери, чем в крупных городах, таких как Берлин и Эссен, которые бомбили намного чаще. Школы со своей стороны делали все, что могли: устраивали для детей учения по гражданской обороне, в том числе с использованием противогазов, и открывали временные сборные пункты для тех, кто лишился жилья после бомбежек. В 1944 г. четырнадцатилетняя Матильда Молленбауэр переписывала слова: «При угрозе воздушного налета проследуйте в бомбоубежище. Осторожность – не трусость», – до тех пор, пока не заполнила всю страницу от начала до конца и не выучила их наизусть [39].

Через две недели после бомбардировки Гамбурга стало очевидно, что страна разделилась на тех, кто пострадал от воздушных налетов, и тех, кого они никак не затронули. В Северной и Центральной Германии эшелоны с беженцами, направлявшимися в безопасные места, встречали тепло и сочувственно. Но на юге население реагировало на эвакуированных «холодно и в какой-то степени даже враждебно». В Южной Германии и Австрии, как сообщала в середине августа полиция безопасности, люди просто не представляли, «какую катастрофу пережили эвакуированные, какие физические и эмоциональные страдания они при этом испытали». В Восточной Пруссии местные жители называли матерей Bombenweiber («бомбобабы»), а девочек и мальчиков – Splitterkinder («дети осколков»). В Баварии вместо приветствия выкрикивали: «Bombenkinder!» («дети бомбежек») и более традиционное «Saupreussen!» («прусские свиньи») в адрес девушек в униформе, марширующих по сельской местности. Только в «крайне примитивных условиях» Вартеланда, где жили переселенцы – этнические немцы, некоторое время назад сами вынужденные покинуть родные места, беженцы встретили теплый и искренний прием [40].

Одна женщина из Гамбурга, отправившаяся в эвакуацию с тремя детьми, по приезде на юг обнаружила, что не может достать чистые подгузники для своего годовалого ребенка. Когда она добралась до Линца в Австрии, выяснилось, что ей с детьми негде ночевать – им пришлось спать на полу вокзала. Когда дети начали болеть, она написала мужу, умоляя прислать ей денег на обратную дорогу и уверяя, что даже в подвале их дома в Гамбурге им будет «в тысячу раз лучше, чем здесь». Но самое главное, она просила его: «При любой возможности отговаривай этих несчастных людей от поездки в те области, где еще царят мир и безмятежность… Здесь, в Остмарке [Австрии], никто ничего не понимает. Хотела бы я, чтобы их тут тоже начали бомбить» [41].

Дальше на север дела обстояли совсем иначе. Даже в городах, находившихся чуть в стороне от траектории полета бомбардировщиков, точно так же звучали сирены. В феврале 1943 г. полуторагодовалая Урсель подбежала к бабушке и сказала: «Боюсь самолет!», хотя, находясь в более-менее безопасной зоне за пределами Берлина, малышка только второй раз слышала над головой тяжелый рев вражеских двигателей. С марта по июль Королевские ВВС совершили 31 крупный ночной налет на гораздо более близкие города Рура и постоянно меняли цели, отчасти для того, чтобы дать бомбардировщикам, которых пока еще не прикрывали истребители дальнего действия, больше шансов против эскадрилий ночных истребителей люфтваффе. Люди привыкли просыпаться по несколько раз за ночь и решать, стоит ли спускаться в подвал и там дожидаться отбоя тревоги. Нередко у жителей этих городов оказывалось больше сил и желания обсуждать бомбардировки, чем у измученных и подавленных беженцев. Дрезденцы с ужасом слушали рассказы из Берлина, представляя, каково было бы испытать подобное самим. Зимой и весной 1943–1944 гг. всеобщие страх и ярость распространились далеко за пределы Берлина. Каждый раз во время воздушного налета на столицу четырнадцатилетнюю польку Марию, прислуживавшую в немецкой семье близ Данцига, била хозяйка. Муж этой женщины, бывший учитель немецкой школы в Польше, служил в штабе в Берлине, поэтому Марии приходилось терпеть побои очень часто [42].

Но даже если немцы еще не чувствовали себя побежденными, триумф 1940 г. уже казался далеким воспоминанием. К концу 1943 г. Лизелотта Гюнцель, вероятно, начала еще сильнее сомневаться в прочности своих нервов, однако по-прежнему не поддавалась пораженческим настроениям, хотя ее собственный отец, старый социал-демократ, бродя по квартире, без конца рассуждал о революции и старался убедить ее, что Германия проиграла войну. Вместо этого Лизелотта жадно впитывала слухи о возмездии, которое ее страна собиралась обрушить на Англию. Почву для подобной реакции старательно готовили на протяжении всего 1943 г. Январское поражение Германии под