Когда она положила трубку, в комнатевоцарилась так; тишина, что стало слышно, как у нее бьется сердце. Шум улицывдруг пропал. Она села к письменному столу, включила настольную лампу и еще разперечитала расписание конференции.

Руфь втянулась в работу Союза учителей.Сперва, когда ей предложили вступить в местное отделение Союза, она отказалась,но со временем поняла, что упускает возможность встречаться с людьми, которыена своих собраниях говорят не только о красном карандаше и набивших оскоминуправилах.

Мне ведь не обязательно выступать, думала она.Всегда найдутся люди, которые захотят продемонстрировать свои знания. И тем неменее, ее грызла тревога, что она не оправдает возложенных на нее надежд.

Принесли заказ, Руфь заперла дверь иторжественно села к столу. Ей пришло в голову, что она никогда в жизни не ела вгостиничном номере. И не могла решить, нравится ли ей это.

Несколько раз она порывалась выйти на улицу.Может быть, прогуляться под большими деревьями, которые видны из окна. Но онаотгоняла прочь эту мысль. Ведь она никого не знает в этом городе. Ни души.

Руфь большими глотками пила вино, чувствуя,как ей становится жарко от необъяснимой тревоги. Эта тревога не покидала ее. Ейказалось, что за ней наблюдают. Но, оглядываясь, она не видела никого, ни подкроватью, ни в шкафу.

Она поставила тарелку и бокал на поднос,вытерла стол салфеткой, что висела в ванной, погасила свет и легла. Лампу наночном столике она гасить не стала. Но, полежав некоторое время, поняла, чтонужно задернуть портьеры. Разве можно заснуть, глядя на пляску цветных неоновыхогней.

Она встала и подошла к окну. На улице стояли иходили люди. Группами или парами. Одиночек почти не было. До нее долетали смехи музыка. Пышные кроны деревьев закрывали тротуар и отбрасывали тени. Руфьприоткрыла окно, чтобы лучше видеть. И даже почувствовала себя частью того, чтопроисходило на улице. Она долго стояла у окна. Темные деревья таили угрозу и вто же время были так красивы. Наверное, очень давно они росли тут, медленно,незаметно, и никто не обращал на них внимания, пока не приехала она.

Руфь продрогла, закрыла окно и задернулапортьеры. У; в постели у нее мелькнула мысль, что хорошо бы в гостинице нашелсякто-то знакомый. Конечно, она не стала бы звонить ему так поздно и вообщедосаждать. Просто знала бы, что он где-то здесь. Она вдруг почувствовала егорядом. Он укрыл их обоих периной. Ей стало тепло и спокойно.

После утреннего заседания Руфь объединилась сБиргером, учителем из соседней коммуны. Она немного знала его, слышала, как онвыступал на собрании учителей фюльке"[30]. Он говорилгорячо, но не пытался спасать души слушающих.

Спасателей здесь было много и без него.Мужчины ее возраста в шерстяных вязаных свитерах, клетчатых рубашках срасстегнутым воротом. В джинсах или вельветовых брюках.

У Биргера было добродушное лицо, светлаяборода и горящие глаза. Когда они обедали, он спросил о ее планах на вечер.

— Я никогда не была на Осенней выставкехудожников. Но чтобы попасть туда, придется прогулять вечернее заседание, а товыставка закроется.

— Значит, прогуляем! — Он широко улыбнулся.

— Тебе тоже интересно посмотреть выставку? —радостно спросила Руфь.

— Если могу, я каждую осень бываю на ней. Привычка,сохранившаяся со студенческих времен.

Пока они шли по шуршащей листве Дворцовогопарка, Биргер рассказал, что в течение двух лет каждый год ходил через этотпарк. Признался, что тоскует по студенческой жизни. Маленькое селение вНурланде, жена, двое детей и пост учителя — все это, конечно, прекрасно, ностуденческая жизнь в Осло — это была сама свобода.

— Люди почему-то всегда не довольны тем, как уних сложилась жизнь, — сказал он.

Руфь с ним согласилась.

На выставке он решительно втиснулся в очередьи купил билеты. Это растрогало Руфь, и она, сама не зная почему, дваждыпоблагодарила его.

Они купили себе по каталогу, но продолжалиходить вместе. Руфи было так спокойно от того, что Биргер был рядом, хотя онипочти не разговаривали. Иногда он показывал ей на какую-нибудь картину иулыбался или качал головой. Но не болтал.

У лестницы на второй этаж им встретиласьрыжеволосая женщина. Она обрадовалась при виде Биргера, но проигнорировалаприсутствие Руфи. Биргер явно смутился. В конце концов он кивнул рыжей, сказал,что рад встрече, и пожелал ей успеха.

После этого Руфь смотрела на него уже другимиглазами. Большой, ладный медведь, который любит искусство. Когда они поднялисьпо лестнице, он наконец объяснил ей:

— Это знакомая из студенческой жизни. Явстречался с ней иногда, когда приезжал в город. Наверное, надо былопредставить вас друг другу? А то получилось невежливо.

Руфь насмешливо глянула на него:

— А я решила, что тебе хотелось, чтобы онаподумала, будто я твоя жена, и таким образом отделаться от нее.

Он захохотал так громко, что на них сталиоглядываться, это обрадовало Руфь, они с Биргером как будто еще большесблизились.

В кафе они взяли по бокалу вина и заговорили окартинах. На Биргера выставка произвела меньшее впечатление, чем на Руфь.

— В последние годы мастерство куда-то ушло.Слишком много мазни. Многие художники просто идут по легкому пути. Пустаяхалтура.

Она попросила его назвать такие картины, икогда он назвал большую картину на втором этаже, которая ей понравилась, онавозразила ему:

— Мастерство, безусловно, важно. Но для меняважнее, когда картина задевает меня так сильно, что я уношу ее с собой.

Он слушал и приводил свои доводы. Но это невозводило между ними стену. Не так, как бывало, когда она в чем-нибудь несоглашалась с Уве. Руфь призналась Биргеру, что занимается живописью:

— Правда, я нигде не училась. Простовнутренняя потребность, — застенчиво прибавила она.

За разговором она вдруг поняла, что беседует счеловеком, который понимает все, что она говорит. С человеком, который думаетпримерно так же и не стесняется говорить об этом.

Чувствуя на себе его взгляд, Руфь неожиданнодля самой себя придумала сюжет картины: незнакомая рыжеволосая женщинаспускается по лестнице и выражает радость при виде Биргера. Их глаза,прикованные друг к другу. То, что когда-то было между ними. Ее ревность.Материальность ее кожи, когда она быстро обнимает Биргера за шею. Нерешительноеприкосновение при всей его безнадежности. И она сама, Руфь, стоящая на заднемплане, завершала этот треугольник.

Мысленно она заполнила весь холст и уточниласюжет. Темные штрихи должны были подчеркнуть призрачную сердечность этойвстречи. Каким-то образом взгляд Биргера, бегущий от женщины, стал центромкартины. Самым важным в сюжете.