нее с образом отца: она ассоциировала свою сексуальность с девиантным поведением и стыдом. Существовал также гомицидный аспект ее разрушительности: побуждение убивать вообще, лежащее в основе суицидального поведения, явным образом проявилось в данном, официально зафиксированном, преступлении.

Чувство вины и склонность обвинять себя за произошедшее с ней насилие все еще преследовали ее. Патрисия беспокоилась, что ее признание может дестабилизировать семью. Она пыталась сохранить иллюзию семейного счастья и все еще не хотела, чтобы ее мать узнала о произошедшем инцесте. Однако то, что ее поместили в отделение закрытого типа психиатрического стационара, стигматизировало и семью, так как это вызвало вопросы о санкционирован семьи в целом, и привлекло внимание к тому, что в этой, казалось счастливой семье произошло нечто ужасное.

Установление контроля

В определенном смысле Патрисия чувствовала, что через акт самоповреждения она ставит на себе свою печать, знак, утверждающий, что, если не разум, то тело точно было ее собственным достоянием, которое она могла контролировать. Это была попытка вернуть себе право владения и контроль над своим телом и утвердить, что именно она. а не кто-либо другой, имела право и власть касаться ее тела. Эту мысль подтверждало то, что она показывала свои кровоподтеки с некоторой гордостью и не верила, что самоповреждающее поведение было вне ее контроля и являлось суицидальным жестом. Она чувствовала, что эти действия буквально привязывали ее к реальности, а также приносили огромное и столь необходимое ей облегчение от того психологического давления, с которым она сталкивалась. Гнев Патрисии, по ее ощущениям, был обоснован, и его необходимо было продемонстрировать. Интересно, что это особое выражение гнева было мощным потенциальным символом для всей команды сотрудников, которые заботились о том, чтобы она не могла причинить себе вред, хотя при этом им было трудно представить, что именно это для нее символизировало.

Проблемы контрпереноса

Характер институциональной реакции на самоповреждающее поведение Патрисии, как и характер взаимодействия с ней, по преимуществу не был вербальным, а выражался через особенности поведения и эмоционального взаимодействия. Она стала центральной фигурой, требующей постоянных обсуждений ее ситуации на совещаниях специалистов отделения, а также наблюдения со стороны персонала, что вызывало горячие дебаты о том, как лучше всего справляться с ее самоповреждением.

Самоповреждающее поведение Патрисии в сочетании с ее уязвимостью и зависимостью способствовало воссозданию в отделении ситуации, аналогичной пережитому ею в ранние годы насилию. Ее поведение и психологическое функционирование оказывали мощный эффект: взаимодействовавшие с ней медсестры приняли на себя роли, отражающие ее предыдущий опыт. Медсестры, осуществлявшие основной уход за Патрисией, становились либо карающими агрессорами, которые не могли видеть боли, либо, если могли, обвиняли ее в том, что она сама причинила себе боль. Или же они становились неспособными защитить «матерями», которые проявляли бдительность только после того, как их «ребенок» оказывался ранен. Те сотрудники сестринского персонала, что хотели быть с Патрисией и наблюдали за каждым ее действием, вели себя как виновная мать, которая не понимает, что происходит с ребенком, и чья защита приходит слишком поздно. Постоянное присутствие медсестер было также навязчивым напоминанием об отце, который не оставлял ей никакой возможности уединения. Персоналу мужского пола было неловко взаимодействовать с Патрисией, поскольку они разрывались между стремлением чрезмерно ее защищать и тем, чтобы быть вовлеченными во флирт с ней.

Защитный механизм проективной идентификации наглядно проявился в том, что сотрудники, относящиеся к сестринскому персоналу, стали не только сосудами для мощных проекций Патрисии, но и сами приняли эти проекции на себя и вели себя соответственно, став в каком-то смысле теми преследующими фигурами, которые населяли внутренний мир Патрисии. У сотрудников могли быть добрые намерения, направленные на то, чтобы принести ей пользу. Однако без необходимой в такой ситуации возможности задуматься над своими реакциями они лишь усиливали беспокойство Патрисии, отражая ее предыдущий опыт и не способствуя его осмыслению. Сила притяжения страданий Патрисии была слишком велика, чтобы они могли сопротивляться. Она успешно эвакуировала свою тревогу вовне, транслировав ее персоналу, так же как она эвакуировала свою душевную боль в свое тело. Важно, что ее самоповреждающее поведение содержало в себе значительную степень агрессии по отношению к тем, кто должен был с ним справляться и кому напоминалось об их неспособности это сделать всякий раз, когда она наносила себе вред.

Сотрудники группы резко разошлись в своем понимании происходившего с Патрисией и в отношении к ней. Одним из примеров этого были продолжавшиеся разногласия между психиатром-консультантом и администратором, закрепленным за командой и подсказывающим, как лучше справляться с попытками самоповреждения. Консультант предпочитала обеспечивать Патрисии круглосуточное наблюдение на протяжении неопределенного периода времени, администратор же полагала, что это бесполезно и инфантилизирует ее. Она считала, что Патрисию следует направить на специализированную психоаналитическую психотерапию вне отделения. Решения часто откладывались, пока сотрудники разных уровней спорили о надлежащей политике в отношении того, как справиться с самоповреждающим поведением Патрисии и обеспечить ее безопасность. Обеспечение ей защиты и контроля были теми задачами терапии, выполнение которых оказалось нелегко сочетать с потребностью Патрисии в уединении и ростом уровня ее свободы. Сотрудникам было сложно подтвердить, действительно ли достигнут должный уровень контроля над поведением и настроением Патрисии, чтобы можно было говорить о прогрессе в ее терапии в отделении. На протяжении недель не проводилось никакого курса лечения и не принималось никаких решений, поскольку продолжались дискуссии. Раскол среди специалистов и младшего медперсонала может рассматриваться как подсказка к характеру нарушений пациентки и экстернализация фрагментированности ее внутреннего мира.

Патрисия ввергла персонал в состояние бессилия, воссоздав динамику своей семьи, поскольку сексуальное насилие над ребенком происходит в условиях секретности и замалчивания, парализуя тех, кто мог бы помочь, и делая их безучастными. Патрисия символически просила сотрудников, которым она прежде рассказывала о своих самоповреждениях, заметить ее боль и помочь с ней справиться. Она не просто упрекала персонал, но и предупреждала их о своей хрупкости, о том, что у нее есть проблемы с управлением страхом и гневом. Она также давала им