Я не знаю, где он работал, но, судя по имеющимся благам,Степан Иванович занимал немалый пост. Мне Ликин отец очень нравился, мы с нимдаже дружили. Как только я появлялась в гостях, Степан Иванович моментальновынимал из бара бутылку коньяку и призывал:

– А ну, полутезка, садись, Ивановна, прими двадцать граммови расскажи, как жизнь идет!

Как-то я пожаловалась, что на дворе зима, а у Кеши нетшубки. В те времена раздобыть для ребенка шубу из натуральной цигейки былоредкостной удачей, искусственные, под «барашка» и «леопарда», виселиповсеместно, но, скажите, какой в них толк? От двадцатиградусного московскогомороза они совершенно не спасали!

Степан Иванович молча выслушал мои стенания, а на следующийдень хитро улыбающаяся Лика приволокла пакет.

– На, папа велел передать.

Внутри была изумительно блестящая шубейка из черной овчинки,такой же капор и варежки из дубленой кожи.

На мою попытку отдать за одежку деньги Степан Ивановичобозлился и рявкнул:

– Молчать! Носить спокойно! Не тебе куплено, мальчишке!

Еще он никогда не пускался в занудные воспоминания, чемчасто грешат старики, не поучал нас, не заводил песню с рефреном: «Ох уж этамолодежь…»

Мне он вообще казался одногодком, а его грубые шутки искабрезные анекдоты, до которых Степан Иванович был большой охотник, нераздражали. Впрочем, кое-какие из них, несмотря на пошлость, были смешными.Когда Степан Иванович умер, я очень расстроилась и воскликнула:

– Ну надо же, такой молодой!

– Папе исполнилось уже восемьдесят девять, – напомнила Лика.

Я осеклась. Действительно. Степан Иванович пережил жену,которая умерла в середине восьмидесятых, он давно вышел на пенсию. СкончалсяЛикин отец года два или три тому назад, глубоким стариком, но я почему-топродолжала до конца считать полковника своим ровесником. Иногда я вспоминаю егои тогда радуюсь, что все же сумела сделать ему приятное. За несколько лет досмерти полковник со вздохом сказал:

– Эх, вот раньше-то хорошо было, каждый год катался в Крымотдыхать, а теперь никто путевку не дает.

– Фу, – сморщилась Лика, – давай я тебя в Турцию отправлю!

– На кой хрен мне турки? – возмутился Степан Иванович. –Лучше Крыма ничего нет!

– Турция тот же Крым, – не успокаивалась Лика, – только сдругой стороны.

– Нет, – качал головой отец, – мне и загранпаспорт-то недадут.

– Почему? – изумилась я.

– Слишком много знаю, – хмыкнул полковник.

– Ладно тебе, – отмахнулась Лика, – не хочешь в Турцию, воти выдумываешь повод.

– Только в Крым, – уперся Степан Иванович.

Лика, желая сделать лучше, пыталась переубедить папу, я жепоговорила кое с кем и подарила полковнику путевку в санаторий на три недели, вАбрау-Дюрсо. Полковник потом долго вспоминал об экскурсии на завод шампанскихвин и в ледниковые пещеры…

– Отец тебя отлупил? – изумилась я. – Да быть такого неможет!

– Один раз в жизни такое случилось, – улыбнулась Лика, –оттого и запомнилось. За Воротникова!

– За кого? – совсем потерялась я.

Лика закашлялась, было не понять, то ли она простудилась, толи пытается скрыть таким образом подступающие к горлу слезы.

– Давняя история, я на пятом курсе была. Прихожу домой,вхожу на кухню, а там родители обедают, радио гремит. Диктор прямозахлебывается: «Расхитители социалистической собственности, люди, подрывающиеустои социализма… приговор над Воротниковым приведен в исполнение».

Лика возьми и поинтересуйся:

– Это кто такой?

– Бандит и вор, – ответил Степан Иванович, – таким не местосреди нас.

– Может, у него жена есть или дочка, – заявила Лика, –представляешь, какой ужас такое услышать.

– Воровать не надо, – заявил отец.

– Все равно жестоко расстреливать человека, – гнула своеЛика.

– Воротников негодяй!

– Но он человек! Неужели тебе его не жаль?

– Хватит, – велела Нина Алексеевна, – ешьте суп.

– Кого мы воспитали, – побагровел Степан Иванович, – моядочь оправдывает преступника!

– Он человек!

– Нет, он – мразь! Его следовало расстрелять прилюдно, чтобыдругим неповадно было! – заорал отец. – Хищение в особо крупных размерах,валютные операции… Ты хоть знаешь, что ему вменяли?

– И знать не хочу, – буркнула Лика, – убивать жестоко, дажепровинившихся. Чем государство лучше преступников? А тот, кто расстреливает? Онтоже убийца!

– Он соблюдает законность, – возразила Нина Алексеевна, –если не будет наказания, отбросы общества распояшутся окончательно!

– Убийца убивает убийцу! – с подростковым упорством заявилаЛика. – Ваш Воротников тоже получается жертва.

И тут произошло невероятное. Отец выскочил из-за стола,схватил Лику, перегнул через свою коленку, выхватил из брюк ремень и принялсяхлестать дочь, приговаривая:

– Это тебе за Воротникова, это за глупость, это за то, чтоспоришь со старшими, это за Воротникова, за Воротникова, за Воротникова…

Но больше всего Лику поразило не то, что папа вспылил, а то,что мама не кинулась на защиту дочери. Нина Алексеевна не стала вырывать у мужаиз рук ремень, она просто вышла из кухни.

Степан Иванович отпустил рыдающую Лику и уехал. Его не былодома два дня, что не удивило дочь. Отец часто отправлялся в командировки. Потомон вернулся, привез Нине Алексеевне сережки, а Лике симпатичный браслетик, и ихжизнь потекла по-прежнему.

– Я так и не поняла, почему отец из-за этого Воротниковавзбесился? – недоумевала сейчас Лика.

Я почувствовала, как на сердце опустилась тяжелая плита.Лика вспомнила Воротникова, только это не Лев Николаевич. Того Воротникова ведьрасстреляли, Лев Николаевич просто его однофамилец.