– Ничего не случилось бы, – упрямо качнула головой Карина. –Хорошая гимнастка должна чувствовать окружающее пространство и уметь егоорганизовать вокруг себя. Она полноценную тренировку для всех групп мышц можетпровести, хоть лежа в постели!

– В постели? – вскинул брови Иванов. – Ишь ты!

Ну почему он все время посмеивается? Почему разговаривает сней, как с ребенком?

– Не верите? Показать?!

Смотрит испытующе, оценивающе – но не спешит протянуть рукуи взять… Хоть улыбаться перестал – спасибо и на том!

– Ох, девчонка ты девчонка, – пробормотал, покачиваяголовой. – Любишь, вижу, с огнем играть. А если я, к примеру, женат?

– Ну и что? – заносчиво выпалила Карина, но тут же сбилась сроли, спросила с отчаянием: – А ты женат?

– Пока нет.

Она вздохнула с таким явным, откровенным облегчением, чтоИванов опять усмехнулся:

– Не женат и, что характерно, не собираюсь пока.

– Можно подумать, я тебя зову жениться на мне, – надуласьКарина, начиная понимать, что сама себя загнала в довольно глупую ситуацию.

– А куда же ты меня зовешь?

Она сверкнула глазами, но ничего не сказала.

И он молчал, и сидел, равнодушно глядя на блистательноевыступление Риммы Волгиной. Сейчас начнутся мужские вольные – и тогда все!

– Между прочим, если тебя это волнует, я совсем даже недевчонка, – выпалила Карина.

Иванов глянул остро:

– Да? Ну-ну.

И опять уставился на экран.

Бож-же мой… И что теперь делать? Медленно раздеваться передним? Стремительно вскочить к нему на колени, припасть, извините за выражение, кего губам? Ну что она стоит, свесив руки, растерянная, как влюбленнаяшкольница?! И вообще, почему она должна еще что-то делать? Уже сделала первыйшаг, даже не шаг, а просто-таки прыжок! Теперь его очередь. И если онпо-прежнему молчит, не значит ли это, что она ему совсем не нравится, что онаему просто не нужна?

– Ну ладно, хватит ерундой заниматься, – вдруг решительносказал Иванов и, резко выбросив вперед пульт, выключил телевизор.

* * *

В Высокове всегда было как-то особенно тихо – вот за чтоАлександра и любила этот район. Но даже ей показалось, что нынче утром здесьтишина особенная, гробовая. В воскресенье, по идее, все должны ладить своидомишки, возиться во дворах… впрочем, дворы под снегом, чего там особенновозиться-то? Может, в церковь пошли? Там только что отзвонили, и от храма на холмевсе еще расплывалось гулкое, тягучее эхо.

Еще издали она увидела во дворике Агнии Михайловны темнуюфигуру и удивилась: да неужели гадалка решила похлопотать по хозяйству? Вот ужсовершенно на нее непохоже! Но, подойдя ближе, засомневалась, она ли это:какая-то согбенная старуха в нелепом старом пальто и выцветшем платке. Может,клиентка?

Однако, услышав щелчок щеколды, старуха покосилась из-подплатка – и Александра чуть не ахнула, увидев знакомое лицо.

– Агния Михайловна! – Она ворвалась во двор. – Да вы что?Заболели?!

Гадалка смотрела на нее, словно не видела.

– Извините, не работаю сегодня, – проронила сизыми, сухими,провалившимися губами, которые, сколько Александра помнила, всегда были яркими,карминово-красными, по-девичьи пухлыми. – Поминки у нас тут… И завтра неприходите – на похороны иду.

Это прозвучало как-то ужасно по-старушечьи: на похороны, уАлександры просто-таки дрожь по спине прошла.

Она схватила вялую пухлую ладонь с длинными пальцами,унизанными коллекцией перстней. Только это и осталось прежним в гадалке – всеостальное, чудилось, подменили в одночасье. Машинально перехватила пальцамизапястье – пульс еле-еле трепыхается!

– Агния Михайловна, что случилось?

Что-то ожило в глубине погасших глаз, что-то промелькнуло.

– Сашенька? Да я вроде не вызывала… Или погадать пришла?Прости, не могу сегодня. Ухожу вот.

– Уходите? – Александра окинула ее потрясенным взглядом. – Втаком виде?!

Мало того, что всегда расфранченная Агния Михайловна былаодета в изношенное пальтецо, – из-под него торчали полы какого-то затрапезногохалата с рваным подолом. В таком только полы мыть, честное слово. А еще лучше –им самим мыть полы!

Агния Михайловна опустила глаза, посмотрела на свои ноги вкаких-то опорках – и нахмурилась. Покачала головой, а когда посмотрела наАлександру вновь, та увидела, что на бледное, ненакрашенное лицо возвращаютсяотблески жизни.

– Господи, – прошелестела гадалка смущенно. – Да что же этоя? С ума сошла! В сенях старье всякое понавешано, в котором помойное ведровыношу или в курятнике убираюсь. И надела, и пошла! Совсем спятила старуха.Подкосило меня…

Она качнулась, и Александра едва успела подхватить гадалкупод руку.

– Пойдемте-ка в дом. Надо переодеться. Вы вообще спали? Ичто-нибудь ели сегодня?

– Какое там! – Агния Михайловна слабо махнула рукой. – Какузнала про Наденьку…

– Про Наденьку? – Александра приостановилась. – Про НадеждуЛаврентьевну? Что с ней?

– Помнишь ее? – Измученное лицо осветилось подобием улыбки.– Лучшая подружка моя была, старинная. Была, вот именно. – Она скорбноперекрестилась. – Мы еще в детский садик с ней вместе ходили, потом в 1-юшколу. Вместе женихов на фронт провожали.

Александра недоверчиво покосилась на свою спутницу. Ну, вшколу ладно, а вот насчет детского садика… Ей сколько, Агнии Михайловне, летсемьдесят пять? То есть она года с 24-го? Это ж пещерный век! Ну какие тогдамогли быть детские садики?! Или все-таки были? Честно говоря, Александрасчитала их достижением развитого социализма…

В просторной горнице, как всегда, чистота и порядок, нотакое ощущение, что все выстужено. Александра стащила с обессиленной хозяйкибезобразное пальто, опорки и платок, с отвращением покосилась на линялый халати сказала сурово:

– Где ваши платья висят? Вот в этом шкафу? Одевайтесь. А ячайник поставлю.

Вышла на кухню. Чайник у Агнии Михайловны был модерновый,«Ровента» с золотой спиралью, согрелся в одно мгновение. Александра заварилаего, начала наливать.

– Спасибо, Саша, ты садись за стол, теперь уж я сама.