Ближе к сумеркам, когда о возвращении Фёдора прослышала вся заимка, в опальный градовский дом потянулись земляки. Приходили и просто узнать, правда ли, что вернулся, повидать, какой стал, да услышать далёкие вести. Встречи продолжались до глубокой ночи. А поутру Фёдор решил немедленно ехать к волостным начальникам и заявить протест по поводу разорения родительского дома.

Глава XVI. Валькино озорство

В Жаргонский полустанок Фёдор добрался поздним вечером. Здесь, со слов заимских баб, и приютилась с четырёхлетним сынишкой Гришуткой Анисья Грибова. Полустанок – несколько жилых домиков для железнодорожных рабочих – на поляне, с северо-востока прикрытой стеной молодого сосняка, показался Фёдору пустым. Ни огонька, ни звука, ни дыма из печных труб, ни собачьего лая. Постучал в приоткрытый ставень первой хаты, кто-то внутри неё промелькнул тенью из угла в угол и, не спросив, кому кого нужно, затаился. То же повторилось и у второго дома. Глухому молчанию Фёдор не удивился. Чужие люди поздним вечером в малолюдном посёлке да в такое беспокойное время, когда не знаешь, кто, друг или враг, просит открыть калитку, настораживают всегда.

Стесняясь тревожить сонных людей, стучать в другие ворота не стал. До утра (солдату не привыкать) можно побыть и на улице. Благо ночь тёплая. А если уж будет невтерпёж, то что делать, Фёдор знает – уйдет в сосняк да на удивление задремавшему поблизости зайчишке разведёт костёр.

Взошла близкая к полному сиянью луна. В небесной глубине веселее замигали звёзды. В полной тишине и одиночестве чудно было смотреть на весь окружающий мир. Рядом, весёлая, острыми голубыми искрами стелется снежная равнина, а над головой живой звёздный ковёр. Фёдору показалось, что такая чудность и красота бывают только в Сибири и в то время, когда человек, услышав однажды властный зов смерти, жаждет теперь бесконечной и полноценной жизни. Но ради неё, вечной и желанной, он готов пойти и на смерть.

По едва приметной тропе он прошёл рядом с железнодорожным полотном за полустанок в западном направлении. Из-за поворота навстречу, пыхтя и посвистывая, выполз паровоз, протянул состав дребезжащих вагонов, гружённых углем, лесом да какими-то громоздкими машинами. И, будто соскочив с подножки последнего вагона, рядом с Фёдором оказался мужик с молотком на длинном черне, закинутым на плечо. Мужик, напрягая хриплый голосок, спросил:

– Кто?

– Свой.

– Свой?! А што тады по ночам шатасся коло железки?

– В двое ставней стучал – не откликаются.

– Знать, чуют, кто стучит… Ноне всяких хватает.

– Да я, земляк-сибиряк, изаболь человек не чужой. И своих разыскиваю родных – жену и сына.

– Што же так-то – растерял? Кто оне? Звать-то?

– Анисья и Гришутка… Слышали?

– Знаю… Пришли откуда-то из заангарья.

– Ага. С Динской заимки.

Мужичок вызвался проводить Фёдора и, пока шли к заветному дому, рассказал, что служит на железной дороге чуть ли не с первого дня её работы обходчиком; что сейчас наказано следить за ней особо строго и днём, и ночью. Вот и теперь отдохнёт, попьёт чайку – и снова на вахту, от полустанка пойдёт к востоку.

И опять колотить в ставень пришлось долго. Наконец, в верхней части не затканного инеем окна в смутном очертании показалась женщина. Почти все её лицо было покрыто волосами, и узнать, Анисья это или другая женщина, было невозможно.

– Анисья, к тебе. Открывай! – притиснувшись к раме, пробасил вожатый.

– Кто? – глухой голос из хаты.

– Не бойся. Сосед Прокопий.

– А кто ишо?

– Не узнаёшь? Это муж твой…

– Батюшки!.. – и, набросив на себя попавшуюся под руки одежонку, баба побежала на улицу. У калитки остановилась, переспросила. Ответил Фёдор. Голос Анисья узнала – его, Федин, с лёгкой картавинкой. «Боже! Дошла моя молитва!..» – пропустив Фёдора в ограду, она в трепетном волнении продолжала душевную исповедь.

Прокопий, порадовавшись за Анисью и Гришутку, у которых сбылась надежда дождаться с войны мужа и отца, пошёл своей дорогой. Анисья повела Фёдора в дом.

При сумрачном свете керосиновой «пятилинейки» Анисья собрала на стол. Поставила всё, что было: несколько ломтиков чёрного хлеба, капусту и картошку. Хотела сварить яйца – стояли в корзине на полу в кухне – пошла, а яиц след простыл, уворовали крысы. Фёдор, услышав проклятье разбойному племени, рассмеялся:

– И крысы грабят?

Фёдор положил на стол гостинцы – пряники и сахар.

– Гришутка обрадуется, – улыбнулась Анисья. – Как начал мало-мало лепетать, всё спрашивает, где папка? Говорила: в солдатах, на германской войне. Потом стал допытываться, когда придёшь домой. Слава богу, дождался…

– Поди, слышит наш разговор. Позови его, Аниса.

– Недавно уснул. До утра тревожить не надо, спросонку-то ишо напугается – примет за чужого дяденьку.

Каким ветром занесло на полустанок солдатку Анисью Грибову с ребёнком, толком Прокопий не знал. Приютилась, живёт, выполняет мужскую работу – сколачивает деревянные щиты для задержания снега возле железнодорожного полотна. Сынишку содержит в опрятности, с соседками не бранится. Весь день, а то и поздними вечерами, на подворье стукоток. Старается Анисья – больше щитов, повыше заработок, за каждую штуку платят полтинник. Знает даже Гришутка и потому, когда мать по вечерам заносит в избу дощечки, Гришутка, собираясь помогать, уже стоит с молотком в ожидании, когда мать позволит забить гвоздь.

С первого взгляда понял, чем заняты Аниса с Гришуткой, и Фёдор. Тяжело ли, легко – расспрашивать не стал, и без того было ясно, что держать в руках молоток да потом ворочать пудовые щиты – занятие не женское. А куда денешься? Пока будет так. Фёдор ещё и сам не знает, как пойдёт жизнь дальше – то ли будет пахать горемычную пашню, то ли махнёт искать место где на чужбине.

…Большую часть беспокойной ночи посвятили выяснению того, почему Анисья не отвечала на письма Фёдора.

Кому же было писать-то их (на деревню дедушке, што ли?), если два последних года не получали от Фёдора ни она, ни отец с матерью никакой вести. Так уж и порешили: потерялся солдат Фёдор Градов! Молва прошла по всему Приангарью. Говорили и о другом, что он здравствует и храбро воюет. Аниса могла бы поверить в потерю, если бы не связала себя обетом ждать возвращения Фёдора со службы. Ждать, несмотря на то, что они не были, как полагалось божественным законом, мужем и женой. Ждать, потому что Аниса уже жила надеждой родить дитя от любимого человека.

Теперь стало понятно, почему её подружка Надька Коптерова всё время смущала разными байками – то звала к бабке-травнице сделать аборт, то приводила сватов, говоря, что надеяться на возвращение человека с войны – удел обиженных природою баб. А такой,