Майкл оделся и причесался. Когда его взгляд упал нафотографии, он вдруг обнаружил, что уже видел их в ту ночь, когда звучалпризрачный вальс. А вот и та самая черная пластинка, на которой многодесятилетий назад был записано это великолепное произведение!

На какой-то миг его охватило смятение. Пытаясь не глядеть напривораживающую его взор фигурку Моны, Майкл предался раздумьям, так чтоненадолго ему даже удалось успокоиться. « Но это сделал ты, — говорил онсебе. — Нельзя же быть все время настороже. А как же моя жена? Моя любимаяжена? Никто не знает, жива она или нет. Но нужно верить в то, что она жива! Ктому же с ней рядом эта тварь, которой, должно быть, что-то от нее нужно!»

Мона повернулась на бок, обнажив свою красивую белую спину.Хотя у нее были узкие бедра, они выглядели пропорциональными, как у большинствавысоких женщин. И вообще в ее юном облике не было ничего от подростка, онаявляла собой до мозга костей взрослую женщину.

«Ну оторви же от нее глаза наконец, — продолжал себетвердить он. — Наверняка Эухения с Генри где-то рядом. Ты играешь с огнем.И напрашиваешься на то, чтобы тебя заперли в подвале».

Но в доме нет никакого подвала.

Впрочем, Майкл это прекрасно знал. Зато там был чердак.

Майкл осторожно открыл дверь. В большом холле было так жетихо, как и в парадной гостиной. На столе для почты лежал конверт, на которомон узнал печать «Мэйфейр и Мэйфейр». Подкравшись на цыпочках, чтобы, чегодоброго, не привлечь шумом внимания Эухении или Генри, Майкл забрал почту ипрошел в столовую. Здесь он мог спокойно прочесть отчет, не опасаясь бытьзастигнутым врасплох. К тому же дверь библиотеки находилась в поле его зрения,и он мог остановить всякого, кто собрался бы в нее войти.

Мона могла в любую минуту проснуться. Но Майклу вовсе этогоне хотелось. Ему страшно было подумать, что девушка может отправиться домой,оставив его в доме одного.

«Жалкий трус, — корил он себя. — Роуан, сможешь литы это понять?» Самое удивительное было то, что Роуан, скорее всего, смогла бы.В этом вопросе ей не было равных. По крайней мере, он не встречал еще ни однойженщины, которая чувствовала бы мужчину лучше, чем Роуан. В этом деле ейуступала даже Мона.

Он включил торшер у камина и, устроившись за столом, достализ конверта пачку ксерокопированных документов.

Их оказалось больше, чем он ожидал.

Судя по всему, генетики Нью-Йорка и Европы отнеслись кобразцам не без насмешки. «Это очень напоминает просчитанную комбинациюгенетических данных разных видов приматов», — писали в заключении они.

Свидетельский материал из Доннелейта поверг Майкла в тихийужас.

«Женщина была больна, — читал он в документе. —Большую часть времени она не покидала своей комнаты. Когда же ее спутникуходил, он брал ее с собой. Очевидно, он настаивал на том, чтобы она повсюдуего сопровождала. Выглядела она очень нездоровой, можно даже сказать, больной.Я даже хотел предложить ей обратиться к врачу».

Служащий женевского отеля также утверждал, что у Роуан былистощенный вид и весила она не больше 120 фунтов . От этих сведений Майклу ещебольше стало не по себе.

Он уставился на ксерокопии поддельных чеков. Несомненно, онибыли фальшивыми. Подпись на них даже отдаленно не походила на настоящую, аглядя на почерк, можно было подумать, что он позаимствован у самой королевы Елизаветы.Господи, да таким почерком было впору писать на пергаментных свитках.

Плательщик подписался именем Оскара Олдрича Тэймена.

Любопытно, почему он избрал такое имя? Посмотрев на обратнуюсторону чеков, Майкл сразу получил ответ: банковский служащий переписал данныес чужого паспорта.

Несомненно, детективам удалось взять верный след. Майклознакомился с меморандумом юридической конторы. Как выяснилось, Оскара ОлдричаТэймена видели в Нью-Йорке 13 февраля. А жена сообщила в полицию о том, что онпропал, 16 февраля. Больше никаких сведений о нем не поступало. Напрашивалсяединственный вывод: паспорт у истинного владельца был украден.

Закрыв бумажную папку, Майкл подпер руками голову, стараясьотвлечься от слабой боли в груди или, по крайней мере, не обращать на неевнимания. Она была совсем слабой, вроде маленькой занозы, к тому же за многолет он успел к ней привыкнуть.

— Роуан, — молитвенным тоном произнес он.

Мысли вновь перенесли его в роковое для него Рождество. Онвспомнил, как Роуан метнула на него прощальный взгляд после того, как разорвалау него на шее цепочку, на которой висел орден.

Почему ты оставила меня? Как ты могла!

Вдруг ему стало ужасно не по себе, как будто в его душесмешались стыд и страх. Как бы ни было эгоистично с его стороны, но Майкл былрад узнать, что его жена действовала по принуждению проклятой твари. Ему былоприятно услышать, что этот факт подтверждали ведущие дело следователи, темболее что о нем было объявлено в присутствии гордого Райена Мэйфейра. Из всегоэтого явствовало, что его любимая жена не изменяла ему с дьяволом. Апо-прежнему его любила!

«Господи, но что же все-таки с ней произошло? Ради ее жизни,судьбы и будущего скажи, что все это значит?» — взывал к Богу Майкл, со всейостротой сознавая свое эгоистичное и презренное естество. Однако ничто не моглозаглушить боль, которую он испытывал, потеряв Роуан. Боль, которая смешалась сужасом пребывания в ледяной воде бассейна, кошмарными снами, в которых емуявлялись Мэйфейрские ведьмы, с долгим и неподвижным лежанием в больничнойпалате и той физической болью в сердце, которую он превозмогал, когда впервыепытался подняться по лестнице…

Обхватив голову руками, Майкл уткнулся лицом в стол ибеззвучно заплакал.

Майкл не знал, сколько времени прошло с тех пор, как онвышел из библиотеки, но мог поклясться, что дверь в нее ни разу не открывалась.Следовательно, Мона по-прежнему находилась внутри и, вполне возможно, все ещепребывала во власти сна. Очевидно, слуги каким-то образом проведали о том, чемон с ней занимался, иначе кто-нибудь из них давно суетился бы где-нибудьпоблизости. За окном сгустились сумерки, и дом как будто пребывал в некоможидании, а возможно, даже уже являлся свидетелем чего-то важного.

Когда же наконец он поднял голову, то увидел, что из окнаструится тот великолепный сияющий свет, которым обыкновенно отличаются весенниевечера и который делает отчетливыми очертания каждого листика на дереве.Благодаря ему золотистое свечение лампы, разливающееся по обширномупространству комнаты, увешанной старинными полотнами, становилось чуточкуприветливей.