в кандалы рук тянулась цепь, продетая в кольцо на вершине. Второй конец цепи был закреплён у вбитого в землю колышка так, что парень вынужден был едва ли не вставать на цыпочки, чтобы не повиснуть на вытянутых вверх руках. Возле пленника прохаживался сияющий улыбкой Дьюхаз. Мужчина всё время что-то говорил пленнику, но его голос был слишком тихим, чтобы Савьо мог разобрать хоть слово. Внимательно вглядевшись в друга, юноша убедился, что Пёс не выглядит избитым или искалеченным и, несмотря на неудобную позу и цепи, умудряется сохранять гордый и непокорный вид. Савьо мог только восхищаться его смелостью.

– Эй, писарь!

Голос работорговца заставил Савьо вздрогнуть. Сжавшись в комок у стены, юноша прильнул к щели.

Дьюхаз обвёл пространство перед тюрьмой цепким взглядом.

– Писарь, если ты прячешься где-нибудь здесь, полюбуйся на своего друга! Посмотри на его страдания. Поверь мне на слово, быть подвешенным за руки – весьма неприятно! А со временем кандалы ещё нагреются на солнце… Но ты можешь спасти Пса от этого болезненного опыта! Выходи, раб! Прояви хоть раз в жизни мужество, выйди, и твоему другу не придётся провести весь день на солнцепёке, без еды и воды, во впивающихся в кисти раскалённых железяках. Выйди, раб, не заставляй его мучиться!

Работорговец покрутил головой, словно и вправду ожидал мгновенного появления юноши. Савьо же в отчаянии ломал руки: он всей душой жаждал избавить Айзека от такого испытания, но даже писарь – насколько бы доверчивым и стремящимся помочь он ни был – понимал, что это весьма примитивная ловушка. Выйди он, и вскоре окажется у соседнего столба и тогда уж точно ничем не сможет помочь другу.

Работорговец обернулся к пленнику.

– Ну же, давай, раб, попроси своего друга избавить тебя от этого.

Айзек вскинул голову таким знакомым движением.

– Я не говорю с духами. Я уже сто раз повторил вам, что Савьо – мёртв. Чего вы надеетесь добиться? Даже будь он жив, мой друг далеко не дурак и ни за что бы не купился на такую грубую уловку. Но он мёртв. Мёртв и закопан лично мной в Фарленде. Я могу показать, где.

– Да-да-да. – Дьюхаз махнул рукой. – Разумеется. Всё это мы уже слышали прошлой ночью. Но я найду способ разговорить тебя, раб. Так или иначе, вот увидишь. Следите за ним, – приказал работорговец стоявшим чуть поодаль надсмотрщикам. – Отвечаете головой за точность исполнения моего приказа, поняли?

Мужчины усиленно закивали.

К вечеру, когда измученный Айзек уже едва держался на ногах, а запястья болели так, что хотелось кричать, Дьюхаз разрешил ослабить цепь настолько, чтобы Пёс мог сидеть у столба. Рухнув на землю, парень облегчённо выдохнул.

– Цени мою щедрость, – обронил работорговец, расхаживая перед пленником. – Я мог бы оставить тебя болтаться на цепях всю ночь. Но я весьма великодушен, раб. И я даже позволю тебе подкрепиться.

Один из городских стражей вынес тарелку с кашей и кружку воды и, кинув на прикованного парня безучастный взгляд, поставил на землю.

– Ну как, не хочешь сказать мне спасибо, раб? – поинтересовался Дьюхаз елейным тоном.

Айзек молчал, глядя в землю.

– Что ж, раз ты такой гордый, придётся преподать тебе урок смирения. – Работорговец передвинул тарелку и кружку подальше. Даже не пробуя, Пёс мог точно сказать, что ему нипочём не дотянуться – цепи были и вполовину не так длинны. – Захочешь есть или пить – придётся смирить свою гордыню и как следует попросить меня.

«Не дождёшься», – мысленно огрызнулся парень.

Однако работорговец дождался. Ещё через несколько часов изнывающий от жажды и вконец обессилевший Айзек только что не валялся в ногах Дьюхаза, умоляя дать ему хотя бы воды.

«Ничего, будем считать, что это лишь проигранная битва, но не вся война», – утешал себя Пёс, стараясь не вспоминать довольное лицо работорговца. Но уязвлённое самолюбие не так-то легко было обмануть.

Савьо всей душой жаждал помочь другу, освободить его от цепей и плена Дьюхаза, но не имел ни малейшей возможности сделать это – надсмотрщики ни на мгновение не отходили от парня, не давая тому спать, и писарю оставалось лишь смотреть на мучения Айзека.

Савьо заставил себя оторваться от наблюдения за происходящим перед тюрьмой и принялся перебирать содержимое заплечной сумки. Вытащив вяленое мясо и воду, юноша прислонился спиной к стене и стал угрюмо жевать, насильно впихивая в себя еду и с трудом заставляя проглотить каждый кусок. Но есть надо было, пусть и через силу – от обессилевшего, едва передвигающего ноги писаря проку точно не будет.

Проглотив последний кусок мяса, Савьо ещё раз оглянулся на сидящего у столба Пса и устроился на колючей, пахнувшей гнилью соломе, подложив под голову сумку. Юноша чувствовал себя таким никчёмным, ни на что не годным. Может, всё же стоит послушать Дьюхаза и избавить Айзека от мучений, сдавшись?

«Да ну? И работорговец сразу перестанет издеваться над Псом? Вот так возьмёт и отпустит на все четыре стороны?» – поинтересовалась разумная, не затуманенная эмоциями часть Савьо, подозрительно смахивающая на Айзека.

«Нет, но так, по крайней мере, я разделю с другом страдания».

«И какой прок от этого Псу?»

«Никакого», – согласился сам с собой юноша.

«Ну вот и спи тогда».

Савьо закрыл глаза и попытался уснуть. Но вместо этого в голове вертелись далёкие воспоминания из детства, когда юноша впервые увидел преступника.

…Селение, откуда Савьо был родом, было крошечным – настолько, что там не останавливались ни торговцы, ни путники, предпочитая находящийся по соседству городок. Умирающая деревня, в которой осталось всего с десяток дворов, да и те в основном принадлежали старикам, не желающим помирать на чуждой им земле, не там, где лежали все предыдущие поколения их рода.

Род – это понятие в семье Савьо, да и во всём Северном Королевстве, играло первостепенную роль. Человек, не помнящий своего прошлого, не достоин светлого будущего. Бродяга, отринувший семейные узы, сам навлекает на свою голову беды и страдания. Ещё с младенчества Савьо учили молиться не только богам, но и духам умерших предков, прося их разбудить родовую мудрость, дремлющую в крови каждого. Вот только в мальчике она никак не хотела просыпаться. Юному Савьо вовсе не нравилась та затворническая жизнь, которой в их селе следовали из поколения в поколение и которая считалась угодной богам, его воротило от бесконечной вереницы работ, что необходимо было выполнить не слишком богатому крестьянину, чтобы заплатить подати. Мальчик мечтал учиться – мир вокруг пленял его своими тайнами и загадками, которые никто из взрослых не хотел, а как он