их государственным финансированием, были вынуждены закрывать школы. Состояние школьного образования в Андалусии ухудшалось на протяжении XIX в., и в 1860 г. от 70 до 90 % ее жителей оставались неграмотными. Если питание и образование были плохи, то и условия труда не лучше: андалусийский батрак работал около двухсот дней в году, от зари до зари, за ничтожные 3,5–4,5 реалов в день.

Ухудшились условия жизни мелких землевладельцев и мелких арендаторов различных категорий (например, pegujaleros и pelantrines в Андалусии). Когда начался процесс отмены сеньориальных порядков, крестьянские общины нередко объединялись против сеньоров для отстаивания своих прав на владение землей. Так были инициированы длительные судебные разбирательства и иски, чтобы обязать сеньоров предъявить подлинные свидетельства о собственности на землю, которые во многих случаях не существовали либо потому, что эти права были только судебными (т. е. не включали в себя землевладение)[311], либо потому, что в состав сеньориальных владений входили незаконно присвоенные коронные, пустошные или общинные земли. Однако судебные решения выносились в пользу сеньоров, а не крестьян. С другой стороны, в ходе дезамортизации постепенно складывался слой новых незнатных землевладельцев. В результате только крестьянство осталось без земли. Вплоть до первой половины XX в. облик испанского сельского хозяйства будет определяться существованием латифундий и почти 2,5 млн сельскохозяйственных рабочих.

Именно такая обстановка и породила различные формы крестьянского протеста, характерные для нового общества эпохи господства «умеренных», когда стало очевидно, что для крестьянства законный доступ к земельной собственности оказался закрыт. На протяжении всего столетия поденщики будут сжигать урожаи и захватывать земли. Именно обезземеливание крестьянства в процессе либеральной революции объясняет и другие маргинальные проявления общественного недовольства, такие как народный бандитизм и контрабанда. К тем же проявлениям коллективного разочарования в результатах многолетних судебных процессов о правах на землю следует отнести восстания в сельских районах Андалусии и участие крестьян в революционных движениях, в которых они выбирали самую радикальную сторону. Бунт 1857 г., начавшийся в Севилье, перекинувшийся на Эль-Арахаль и другие селения нижнего течения Гвадалквивира, и массовое восстание в Лохе три года спустя, когда Перес дель Аламо повел за собой настоящую крестьянскую армию, развивались одинаково: локальный мятеж, нападение на казармы гражданской гвардии, сожжение муниципальных архивов, схватка с силами порядка, направленными на подавление восстания, сопротивление и неизбежное поражение, за которыми следовали беспорядочные репрессии и продолжение так называемых «примитивных форм» социальной борьбы, таких как поджоги урожая. Этой истории суждено было повторяться.

И снова революция

Великодержавные настроения, оживившиеся благодаря военным демаршам за рубежом; внутренняя стабильность, достигнутая благодаря устойчивому правительству и прочному парламенту; урбанизация и развитие капитализма; консолидация нового классового общества — почему же такая ситуация не смогла продолжаться более четырех с половиной лет? О’Доннелл был вынужден уйти в отставку, потому что королева не удовлетворила его ходатайство о роспуске кортесов и назначении новых выборов, в то время как законный срок полномочий депутатов уже подходил к концу; она не пожелала подписать декрет, который позволил бы ему снова стать председателем правительства на основании парламентского большинства. Но после отставки О’Доннелла на посту главы правительства никто не смог продержаться дольше нескольких месяцев — Мирафлорес, Аррасола и Мон оказались однодневками, пока снова не потребовалось участия генерала и в сентябре 1864 г. к власти не вернулся Нарваэс, вооруженный десятилетним опытом правления.

Как и следовало ожидать, все это деморализовало прогрессистов, которые еще раз убедились в том, что прийти к власти невозможно без приглашения из королевского дворца. Однако дворец их не приглашал, поскольку королева подчинялась камарилье, члены которой, сторонники ультрамонтанской политики[312], выступавшие против признания нового короля Италии[313], не допускали прогрессистов к власти. И без слов было понятно, что прогрессисты не могли прийти к власти, потому что не могли победить на выборах, а чтобы победить на выборах, следовало предварительно получить приглашение сформировать правительство. Итак, признав «традиционные препятствия», прогрессисты решили выйти из игры и в результате сблизились с демократами и республиканцами, с самого начала находившимися вне системы. Перспектива восстания снова стала реальной; именно этот путь выберут демократы и прогрессисты, ведь период экономического подъема в Европе уже завершался, что повлияло и на Испанию: кредитные компании терпели банкротство, объем иностранных инвестиций падал, нарастал кризис в черной металлургии и текстильной промышленности, множились социальные протесты.

Публичные дебаты сотрясают некогда тихие университетские аудитории: все больше молодых людей, вдохновленных моральной философией Краузе[314] и идеями политической демократии, выступают с трибуны мадридского Атенея или с кафедр Центрального университета. Они не только критически относятся к системе, но и создают и развивают альтернативный дискурс. Они говорят об образовании, демократии, всеобщем избирательном праве — недаром Менендес Пелайо[315] назвал кафедру истории, возглавляемую Эмилио Кастеларом[316], клубом демократической пропаганды. Правительство под председательством Нарваэса, полномочия которого подходили к концу, перешло к политике запретов, что возбудило оппозицию. Кастелар со страниц своей газеты «Ла Демокрасия» («La Democracia») осуждает Изабеллу II за то, что она присвоила 25 % доходов от продажи части имущества Короны, предназначенных для сокращения бюджетного дефицита. Правительство требует отставки Кастелара, ректор университета не подчиняется; профессора и студенты не стоят в стороне: 9 и 10 апреля 1865 г. происходят важные события, вошедшие в историю университетских протестов как «ночь Св. Даниила», когда против студентов — участников уличных манифестаций были применены артиллерия и кавалерия; девять человек погибло, несколько ранено.

Ситуация накаляется. Прогрессисты встают на путь восстания: в январе 1866 г. генерал Прим поднимает мятеж в Вильярехо-де-Сальванес; в июне происходит восстание сержантов в казармах Сан-Хиль. Их выступление, задуманное как военный переворот, снова переросло в баррикадные бои, теперь уже под лозунгом: «Долой Бурбонов!». Оно было жестоко подавлено: в качестве мести за офицеров, погибших в схватке, последовал расстрел шестидесяти шести человек. В результате генерал О’Доннелл, в то время снова председатель правительства, окончательно утратил авторитет, и с тех пор любые попытки коалиции с прогрессистами были обречены на неудачу. 16 августа 1866 г., вскоре после июньских репрессий, в Остенде прогрессисты подписали пакт с теми лидерами Демократической партии, которые предпочли не высказываться о будущей форме правления. Грядущая революция должна была покончить с Изабеллой II, «несносной королевой»; необходимо было «уничтожить весь порядок высших сфер власти» и на основе всеобщего избирательного права созвать Учредительные кортесы, которые решат, желает ли нация быть республикой или монархией. Речь шла не о военном мятеже с целью заставить королеву сформировать правительство прогрессистов — то, что готовилось, было или должно было стать настоящей революцией.

О’Доннелл не пережил событий того лета; провалилась и его попытка восстановить распавшийся Либеральный союз посредством новых прогрессистских реформ. Он был