Я выигрываю, ты выигрываешь.

Ярчайшая вспышка молнии залила окно лиловато-белым светом,ревущий порыв ветра, который гнал с Залива наэлектрилизованные облака, сневероятной силой шваркнул дождём по стеклу, и я подумал (той частью разума,что ещё сохранила способность думать), что оно должно разлететься вдребезги.Пороховой склад взорвался прямо над головой. А под ногами шёпот ракушекпревратился в оживлённый разговор мертвяков. Костяными голосами они делилисьсвоими секретами. Как я мог не слышать их раньше? Мертвяки, да! Корабльприбывал сюда. Корабль мёртвых со сгнившими парусами. Сгрузил здесь неумершие трупы.Они находились под домом, и гроза их оживила. Я мог видеть, как они прорываютдыры в ракушечном ковре, вылезают наружу, с желеобразными телами, зелёнымиволосами и немигающими глазами, переползают друг через друга в темноте иговорят, говорят, говорят. Да! Им многое нужно обсудить, ведь кто знает, когдаразразится следующая гроза и оживит их?

Я всё ещё рисовал. В ужасе и темноте. Моя рука так быстроперемещалась вверх-вниз и из стороны в сторону, что казалось, будто я дирижируюгрозой. Я не мог остановиться. Но наступило мгновение, и я закончил «Смотрящегона запад Уайрмана». Правая рука сообщила мне об этом. Я быстро начертал внижнем левом углу свои инициалы ЭФ и обеими руками переломил кисть надвое.Обломки бросил на пол. Отшатнулся от мольберта, крича, уж не знаю кому, чтонадо остановиться. И всё остановилось, само собой; на картину уже лёг последниймазок, и всё, конечно же, остановилось.

Я подошёл к лестнице, посмотрел вниз, и внизу стояли двемаленькие фигурки, с которых капала вода. Я подумал: «Яблоко, апельсин». Яподумал: «Я выигрываю, ты выигрываешь». Потом вспыхнула молния, и я увиделдевочек лет шести — несомненно, близняшек, несомненно, утонувших сестёрЭлизабет. Разорванные платья облепляли тела. Волосы облепляли щёки. Белёсыелица ужасали.

Я знал, откуда они появились. Они выползли из-под ракушек.

Взявшись за руки, они начали подниматься по лестнице. Громпрогремел в миле над моей головой. Я попытался закричать. Не смог. Я подумал:«Я их не вижу». Я подумал: «Вижу».

— Я могу это сделать, — сказала одна из девочек. Голосомракушек.

— Оно было красным, — откликнулась вторая. Голосом ракушек.

Они преодолели половину лестницы. Головы их более всегонапоминали черепа, облепленные с боков волосами.

— Сядь и умри, — хором сказали они, словно скандировалисчиталку… но голосом ракушек. — Сядь и сгори.

И потянулись ко мне жуткими пальцами цвета рыбьего брюха.

Я лишился чувств.

Звонил телефон. Эту зиму следовало назвать телефонной.

Я открыл глаза, попытался рукой нащупать лампу наприкроватном столике. Мне очень хотелось как можно скорее включить свет: толькочто я увидел самый кошмарный сон в моей жизни. Вместо того чтобы найти лампу,пальцы наткнулись на стену. И в тот же момент я понял, что голова моя подкаким-то странным и неудобным углом приткнулась к той же самой стене. Прогремелгром (слабо, приглушённо — уходящий гром), и этого хватило, чтобы вспомнитьвсё. С пугающей ясностью. Я не лежал в кровати. Я был в «Розовой малышке». Япотерял сознание, потому что…

Я распахнул глаза. Мой зад находился на лестничной площадке,а ноги вытянулись вдоль лестницы. Я вспомнил двух утонувших девочек (нет,вспомнил не только их, вспомнил всё, целиком и полностью) и вскочил на ноги,напрочь забыв о больном бедре. Я сосредоточился на поиске трёх выключателей увхода в «Розовую малышку», но даже когда мои пальцы нащупали их, я подумал:«Свет не зажжётся. Электричество вырубилось из-за грозы».

Однако лампы вспыхнули, изгнав темноту из студии и слестницы. Мне стало дурно, когда я заметил у подножия лестницы воду и песок, носвета хватило, чтобы разглядеть распахнутую ветром дверь.

Конечно же, её распахнуло ветром.

Телефон в гостиной перестал трезвонить, и включилсяавтоответчик. Мой записанный на плёнку голос предложил оставить сообщение послезвукового сигнала. Звонил Уайрман.

— Эдгар, где ты? — Я ещё плохо соображал и не мог сказать,что слышится в его голосе — радость, страх или ужас. — Перезвони мне, ты долженнемедленно мне перезвонить! — Щелчок подвёл черту под сообщением.

Я спустился вниз, очень осторожно, задерживаясь на каждойступеньке, как восьмидесятилетний старик, и прежде всего озаботился светом:включил его в гостиной, на кухне, в обеих спальнях, во «флоридской комнате».Включил даже в ванных. Для этого мне пришлось сунуться в темноту. Я зажималволю в кулак, готовясь к тому, что меня коснётся что-то холодное, мокрое,одетое в водоросли. Не коснулось. Когда уже везде горел свет, я сумелрасслабиться и вдруг понял, что опять голоден. Умираю от голода. Такоеслучилось со мной впервые за время работы над портретом Уайрмана… но,разумеется, последняя сессия не шла ни в какое сравнение с предыдущими.

Я наклонился, чтобы посмотреть на то, что нанесло ветромчерез открытую дверь. Вода и песок. И вода уже собиралась в капельки навосковой мастике, которую моя домоправительница использовала, чтобы сохранитьблеск кипарисового паркета.

Ковровая дорожка на нижних ступенях лестницы была влажной,но только влажностью всё и ограничивалось.

Даже себе я бы не признался, что искал следы.

Я прошёл на кухню, сделал сандвич с курицей и принялся занего прямо у разделочного столика. Достал из холодильника бутылку пива,глотнул, чтобы быстрее доставить сандвич в желудок. Покончив с сандвичем, съелплавающие в майонезе остатки вчерашнего салата. Только потом я вернулся вгостиную, чтобы позвонить Уайрману. Он снял трубку после первого гудка. Я ужесобрался сказать, что выходил из дома, чтобы посмотреть, не нанесла ли грозакакой урон дому, но причина моего отсутствия, похоже, Уайрмана совершенно неинтересовала. Он плакал и смеялся.

— Я вижу! Так же хорошо, как и прежде! Левый глаз чистый,как стекло. Не могу в это поверить, но…

— Притормози, Уайрман. Я едва тебя понимаю. Он непритормозил. Наверное, не мог.

— В разгар грозы мой плохой глаз пронзила боль… такаясильная, что ты не поверишь… словно раскалённая проволока… Я подумал, что вменя ударила молния, и да поможет мне Бог… Я сорвал повязку… и глаз сталзрячим! Понимаешь, что я тебе говорю? Я вижу!

— Да, — ответил я. — Понимаю. Это прекрасно.

— Это ты? Твоя работа, так?

— Возможно, — ответил я. — Вероятно. Твой портрет закончен.Я привезу его завтра. — Я замялся. — Я бы позаботился о нём. Думаю, не оченьважно, если с ним что-то произойдёт после завершения работы, но точно так же ядумал, что Керри победит Буша.