— Простите?

— Про художников, которые поздно начали, иногда говорят, чтоони фонтанируют, — пояснил Наннуцци. — Словно пытаются наверстать упущенноевремя. И однако… сорок картин за несколько месяцев… или недель, действительно…

«И вы ещё не видели ту, что прикончила насильника и убийцуребёнка», — подумал я.

Дарио опять засмеялся, но без особого веселья.

— Только постарайтесь принять меры, чтобы этот дом несгорел, хорошо?

— Да… нехотелосьбы. Если мы договоримся, смогу я хранитьчасть моих работ в вашей галерее?

— Разумеется, — ответил Наннуцци.

— Отлично, — кивнул я, подумав, что хочу подписать контракткак можно быстрее, что бы ни сказал Уайрман, только для того, чтобы сплавитькартины с Дьюмы… и тревожил меня не пожар. Возможно, фонтанировали многиехудожники, начинавшие поздно, но сорок одна картина на Дьюма-Ки… я как минимумна три десятка превзошёл допустимый предел. И я ощущал их присутствие в этомзале, как мощный электрический заряд.

Конечно же, Дарио и Джимми тоже это чувствовали. На Дьюма-Кикартины проявляли себя в полной мере. Они цепляли.

Следующим утром я присоединился к Уайрману и Элизабет закофе на мостках у «Эль Паласио». Отправляясь в путь, я уже не принимал ничего,кроме аспирина, и мои Великие береговые прогулки превратились из испытаний вудовольствие. Особенно после того, как потеплело.

Элизабет сидела в инвалидном кресле, поднос усыпали кусочкипирожного, которое она ела на завтрак. Я решил, что Уайрману удалось влить внеё немного апельсинового сока и полчашки кофе. Элизабет смотрела на Залив, вовзгляде читалось суровое осуждение, и этим утром она больше напоминалаБлая,[115] капитана «Баунти», чем дочь дона мафии.

— Buenosdias, mi amigo,[116] — поздоровался Уайрман.Повернулся к Элизабет: — Это Эдгар, мисс Истлейк. Пришёл сыграть всемёрки.[117]

— Хотите поздороваться?

— Моча-говно-голова-крыса, — сказал она. Я так думаю. Влюбом случае обращалась она к Заливу, всё ещё тёмно-синему и по большей частиспящему.

— Как я понимаю, она по-прежнему не в форме, — заметил я.

— Да. С ней такое случалось и раньше, а потом наступалопросветление, но в такой маразм она ещё никогда не впадала.

— Я никак не привезу ей какие-нибудь мои картины. Чтобы онапосмотрела на них.

— Сейчас в этом смысла нет. — Уайрман протянул мне чашкучёрного кофе. — Держи. Подними себе настроение.

Я отдал ему конверт с типовым контрактом. Пока Уайрманвытаскивал его, я повернулся к Элизабет:

— Вы бы хотели, чтобы я почитал вам сегодня стихи? Ответа непоследовало. С окаменевшим, хмурым лицом она смотрела на Залив. Капитан Блай,который вот-вот отдаст приказ привязать кого-то к фок-мачте и отстегать кнутом.Без всякой на то причины я спросил:

— Ваш отец был ныряльщиком, Элизабет?

Она чуть повернулась, её повидавшие жизнь глаза сместились вмою сторону. Верхняя губа поднялась в собачьем оскале. На мгновение (короткое,но мне оно показалось долгим) я почувствовал, что на меня смотрит другойчеловек. А может, и не человек. Существо, которое как носок носило старое,рыхлое тело Элизабет Истлейк. Моя правая рука сжалась в кулак, и опятья ощутил,как несуществующие, слишком длинные ногти впились в несуществующую ладонь.Потом Элизабет вновь уставилась на Залив, одновременно ощупывая поднос, пока еёпальцы не нашли кусочек пирожного, а я называл себя идиотом, которому давнопора взять под контроль разгулявшееся воображение. Какие-то странные силыздесь, безусловно, действовали, но не следовало каждую тень считать призраком.

— Был, — рассеянно ответил мне Уайрман, раскрывая контракт.— Джон Истлейк был эдаким Рику Браунингом… ты знаешь, это тот парень, чтосыграл в фильме «Тварь из Чёрной лагуны» в пятидесятых.

— Уайрман, ты — кладезь бесполезной информации.

— Да, я такой. Между прочим, гарпунный пистолет её старик нев магазине купил. Мисс Истлейк говорит, что его сделали на заказ. Возможно, емуместо в музее.

Но меня не интересовал гарпунный пистолет Джона Истлейка.Тогда — точно не интересовал.

— Ты читаешь контракт?

Он уронил контракт на поднос, посмотрел на меня, смутился.

— Я пытаюсь.

— А твой левый глаз?

— Без изменений. Слушай, нет повода для разочарования.Доктор сказал…

— Сделай одолжение. Прикрой левый глаз. Он прикрыл.

— И что ты видишь?

— Тебя, Эдгар. Одного hompre mue feo.[118]

— Да, да. А теперь прикрой правый. Уайрман прикрыл.

— Теперь я вижу только чёрное. Хотя… — Он помолчал.

— Может, не совсем чёрное. — Уайрман опустил руку. — Точноне скажу. В последнее время я не могу отделить действительное от желаемого. —Он сильно помотал головой, волосы заметались, потом хлопнул по лбу ладонью.

— Расслабься.

— Тебе легко говорить! — Какое-то время он молчал, потомвзял из руки Элизабет кусочек пирожного, начал её кормить.

Когда кусочек благополучно исчез во рту, повернулся ко мне.— Ты присмотришь за ней, пока я кое-что принесу?

— С радостью.

Он убежал по мосткам, и я остался с Элизабет. Попыталсяскормить ей оставшиеся кусочки пирожного, и она ела с моей руки, неуловимонапоминая кролика, который жил у меня, когда мне было семь или восемь лет.Звали его мистер Хитченс, теперь уж и не знаю почему… память — штука забавная,не так ли? Прикосновения старушечьего беззубого рта неприятных ощущений невызывали. Я погладил её по голове — там, где жесткие, даже грубые волосытянулись к пучку на затылке. У меня мелькнула мысль, что Уайрман каждое утро расчёсываетэти седые волосы, а потом собирает их в пучок. Что Уайрман скорее всего одевалеё этим утром, начиная с памперса — потому что в таком состоянии обходиться безнего она не могла. Я задался вопросом, думал ли он об Эсмеральде, когда надевална Элизабет памперс и закреплял липучки. Я задался вопросом, думал ли он оДжулии, когда собирал волосы в пучок.