Случалось ли у вас так, что именно там — во марке, беспросветном и пугающем, когда опускались руки, когда страх уступал место смирению, вы видели спасительный лучик света? Тот самый — единственный. Все ярче и ярче… Ярче и ярче…

Сегодня мой свет был удивительно ярок.

Сегодня осознанно принятые глупые решения окрыляли.

Сегодня, зная верный ответ на вопрос… я выбрала не правильный.

Сегодня я поняла, что раньше никогда не любила Максима Яроцкого.

Только сегодня я поняла, что такое… любить.

* * *

— Привет, — сидит на мопеде, который одним своим видом смех вызывает и протягивает мне шлем.

Я честно старалась выйти из школы пораньше, чтобы свидетелями нашей новой совместной поездки стало как можно меньше народа, но… вы же знаете, что такое закон подлости?

"Лиза, задержись ненадолго, надо обсудить вопрос о пропущенном тобою материале".

"Лиза, ну раз ты тут, протри доску, пожалуйста".

"О, вынеси заодно мусор, Лизонька".

"Конечно, Нина Эдуардовна".

"Пожалуйста, Нина Эдуардовна".

"До свидания, Нина Эдуардовна".

"Благодаря вам представление у школы будет отличным, Нина Эдуардовна".

Последнее в моей голове особенно эффектно прозвучало.

И если честно, стало настолько неловко ощущать себя звездой на новогодней елке под всеми этими пристальными взглядами, что собиралась плюнуть на обещание, сделать вид, что понятия не имею, кто этот парень на мопеде, пока… да, пока не увидела его улыбку.

"Ну, зачем?.. Зачем ты так со мной"? — прохныкала мысленно, тая от понимания, что только мне он так улыбается. Только на меня так смотрит.

Мама бы назвала это взглядом печального сумасшедшего. Было время, когда врачи запрещали мне есть что-либо еще, кроме супов и жидких безвкусных кашек, и когда кто-нибудь при мне ел мороженное с шоколадной патокой украшенное вишенкой, или даже простой вафельный батончик с орехами, мама сочувствующе смеялась и говорила, что выгляжу я, как печальный сумасшедший — с горящими глазами и глубокой душевной трагедий, которая так четко вырисовывалась у меня на лице.

Кажется, меня несет. Почему я вдруг сравниваю Яроцкого с человеком, которому было запрещено сладкое? Боже…

— Опять на публику работаешь? — усмехается, и мне в лужицу превратиться хочется от этого томного, хрипловатого голоса. И только спустя вечность доходит смысл сказанного.

И почему школьники просто не могут сразу после последнего урока разойтись по домам? Почему надо стоять и смотреть? Это что — правило такое негласное? "А вдруг что-то произойдет, а нас тут не будет".

— Шутка, — криво ухмыляется и трясет шлемом, пока я мнусь на месте и тереблю пальцами шлейки рюкзака.

— Ну, ясно все, — с неоправданно сильным недовольством вдруг протягивает Макс и раздраженно выдыхает, кивая куда-то за мою спину.

А, нет, недовольство вполне оправданное.

— Лиза… Мы… мы можем поговорить? — Паша выглядит, как жизнью побитый пес. Смотреть на него без неприязни не получается. И дело даже ни в неопрятности, ни в щетине, которой раньше он себе вообще никогда не позволял, ни в глазах полных растерянности… Дело в жалости — в его жалости к самому себе. И она очень… очень-очень сильная, я достаточно хорошо его знаю.

— Зачем ты пришел сюда? — непонимающе шепчу, подходя ближе. — На тебя половина школы смотрит.

— Они не на меня смотрят, — бросает ненавистный взгляд на Макса за моей спиной и вновь на меня, — ты знаешь, на кого они смотрят.

— Зачем ты пришел? — И я, правда, не понимаю. Да, мы с Пашей так и не поговорили о том, что произошло. Думаю, он до сих пор понятия не имеет, как много я теперь знаю, и вот уже только из-за этого мое разочарование в нем удваивается. Он не понимает, сколько всего натворил… он злится из-за того, что Яроцкий теперь рядом со мной ошивается.

— Забери это, — с трудом контролируя закипающие во мне эмоции, срываю с шеи подаренный им кулон и вкладываю в руку.

— Лиза…

— Я не могу принять его.

— Это просто… просто вещь, Лиза, — смотрит умоляюще, головой в непонимании качает.

— Это то, что ты чувствуешь, Паша. А твои чувства я не могу и не хочу принимать.

— Да что он тебе сказал такого? — вдруг вскрикивает, так что вздрагиваю от неожиданности. — Что этот урод тебе про меня наплел?

— Ты поорать сюда пришел? — шиплю, сквозь зубы. — Или опять Яроцкого в луже искупать хочешь? Обернись. Они все смотрят. Давай. Представление им на радость устроить хочешь?

— Я… я боялся позвонить. Проще было прийти, — мямлит снова, тяжело вздыхает и пытается вернуть мне кулон.

— Да что не так? — вновь кричит, когда делаю шаг назад. — Что с тобой стало? — подходит ближе и осторожно обхватывает меня за плечи. — Что он с тобой сделал? Лиза… — шепчет, едва ли не плача, но даже это на меня не действует. Не сейчас — когда он купается в жалости к самому себя, буквально тонет в ней.

— Где письма, Паша? — смотрю на него твердо, и руки Паши тут же падают по швам, плечи опускаются, а взгляд лихорадочно бегает по сторонам, пока не замирает на ком-то позади меня. Понятное дело — на ком.

— Где они? — повторяю, заставляя голос не дрожать. — Где письма Кости, Паша?

— Это он тебе сказал? — продолжает смотреть на Макса, и лицо все больше кривится в отвращении. — Сука.

— Кто? — заставляю его посмотреть мне в глаза. — Кто, сука? Он? Почему? Потому что правду сказал? Теперь только такие лжецы, как ты, хорошими людьми считаются, да?

— Лиза… Все не так, — головой отчаянно качает. — Все, правда, не так.

— А как? — горько усмехаюсь. — Не было никаких писем? Скажи, что не было, даю слово, я поверю тебе. Даже если это будет ложь, она опять на твоей совести останется, но я поверю.

— Лиза, помочь? — Зоя, с явной тревогой на лице встревает в разговор, и я прошу ее не вмешиваться. Жду ответа от Паши. Очень жду.

— Я… — Паша тяжело сглатывает и смотрит виновато. — Я их сжег.

— Пока, Паша.

— Лиза, — кричит вслед. — Лиза, подожди, — хватает меня за руку и разворачивает к себе. — С ума сошла? Куда ты с ним собралась?

— Не твое дело, — О, да, смотрите все. Сегодня шоу "У школы" просто великолепное.

— Ты не можешь уехать с ним.

— Хватит, я сказала. Прекрати сюда приходить.

Вновь меня за руку хватает и к себе разворачивает. Пока его собственная рука вдруг не отлетает в сторону, а следом на асфальт падает и Паша.

— У боксеров не лучшие дни, а? — возвышается над ним Яроцкий, сжимая кулаки. — Что ж, я не побрезгую. Глупо такой шанс упускать, — хватает его за грудки и замахивается для удара. Приходится повиснуть прямо на этой руке и в самое ухо Максу закричать, чтобы он этого не делал.